Солдаты Бонолы вытянулись по струнке.
На Серджио Крисмани была безупречная форма. Под расстегнутым камуфляжным плащом виднелись три ряда разноцветных лент. На этом подражании орденским планкам прошлого каждая лента символизировала участие в трудном предприятии или победу над врагом — человеком или существом иной природы. В этих разноцветных лентах терпеливой рукой была записана военная биография молодого человека. Джон не знал, что означает каждая из них, но прекрасно видел, какое уважение испытывают солдаты Бонолы по отношению к молодому человеку, чей совершенно спокойный вид мог любого ввести в заблуждение.
― Никаких пререканий между людьми под моим командованием. Как тебя зовут, солдат?
Медведь пробурчал:
― Иван.
― Значит, так, Иван. Слушай хорошенько и не заставляй меня повторять: сражаться бок о бок с такими гондонами, как вы, не доставляет мне никакого удовольствия. Но мне было приказано терпеть вашу компанию, и я буду делать это, пока мы не достигнем своей цели.
Он осмотрел два десятка людей, оказавшихся в его отряде.
― Если кто-то из вас забыл, напомню: наша цель — захватить логово Сынов Гнева, отнять у них бомбу, вернуть домой заложников и сделать так, чтобы эти ублюдки больше нам не надоедали. Все остальное не имеет значения, и вы должны забыть обо всем, по крайней мере, до тех пор, пока мы не закончим свою работу. Понятно?
Все, кроме блондина, закивали.
Крисмани подошел к нему вплотную.
― Понятно? — спросил он твердо.
После некоторого колебания медведь неохотно кивнул.
― Когда все закончится, — заключил Крисмани, — если захочешь, можем набить друг другу морды. Или, точнее, ты попытаешься набить мне морду, а набью ее тебе я. А сейчас встань в ряд с остальными и прибереги свою злость для сражения.
Не дожидаясь реакции солдата, он повернулся к нему спиной и знаком велел отряду следовать за ним.
Они остановились на одной из боковых улиц. Вокруг была полная темнота. Их путь освещало всего несколько приглушенных фонариков. Заброшенный парк напоминал кладбище с крестами и надгробиями из обуглившихся деревьев.
Они ждали сигнала от передового дозора из двух отрядов Альберти, которые должны были обнаружить и обезвредить часовых. Прошел почти час, прежде чем в темноте зажглись два сигнальных огня. Колонна медленно возобновила движение, стараясь производить как можно меньше шума. По счастью, ветер продолжал дуть в благоприятном направлении, относя в сторону звуки и запахи.
Закамуфлированные пикапы и грузовики дали задний ход, чтобы проехать на улицу, параллельную той, что вела к центральной станции. Таким образом они надеялись оставаться незамеченными до самого последнего момента. Тогда они могли бы воспользоваться сумятицей фронтальной атаки, которую начнет основная часть войска, чтобы застать врасплох Сынов Гнева и напасть сбоку. Выехав на боковую улицу, они замедлились почти до скорости пешехода. Темнота беззвездной ночи была бы полной, если бы не огни, видневшиеся в конце этой длинной артерии.
В свете мощных прожекторных установок и в красноватых отблесках факелов белый фасад центрального вокзала вырисовывался вдалеке как видение ада.
При виде этой картины многие солдаты вздрогнули.
И отец Дэниэлс тоже.
Гигантское бело-красное здание напомнило ему иллюстрацию, которую он ребенком встретил в одной книге. Тот образ несколько ночей подряд не давал ему уснуть.
Здание вокзала было похоже на храм Молоха. Бога, которому, согласно слухам, ходившим среди их неприятелей, карфагеняне приносили в жертву новорожденных младенцев, бросая их в раскаленное чрево металлической статуи.
Повзрослев, Джон узнал, что это, вероятно, была всего лишь легенда, придуманная римлянами, врагами Карфагена. Но внутренний страх не ушел и теперь снова разгорелся ярким пламенем, как те факелы впереди.
В свете стоявших у подножия прожекторов статуи грифонов и лошадей на фасаде отбрасывали огромные бесовские тени. Вздрогнув, Джон с усилием оторвался от своих мыслей и бросился догонять свой отряд, медленно продвигавшийся по глубокому свежему снегу. Крепость на противоположном конце улицы светилась кровавым светом.
Со своей позиции в авангарде Джон Дэниэлс в смятении рассматривал возвышавшуюся на другом конце улицы крепость из камня и света. Белый мрамор центрального вокзала светился, как призрак, в ночной темноте.
Из глубин памяти возникли слова пророка Исайи:
Populus qui ambulabat in tenebris / Vidit lucem magnam. / Habitantibus in regione umbrae mortis / lux orta est eis.
Народ, ходящий во тьме, увидит свет великий; на живущих в стране тени смертной свет воссияет[31].
Те же слова, но не на латыни, а на иврите, вспомнились и молодому раввину.
«Но действительно ли в конце пути свет?» — спросил себя Самуэль.
Удар в спину оторвал его от мыслей.
― Эй, ты, бездарь! Держи спину прямо! Ты идешь сражаться, а не собирать картошку!
Самуэля толкнула незнакомая девушка-сержант из Бонолы.
Ее форма была самой безупречной из всех, что довелось увидеть, за исключением формы Крисмани. Металлические детали прямо-таки сверкали. Самуэль задумался, хорошо ли это.
― Давай догоняй своих! — крикнула девушка, указывая пистолетом в сторону света, до которого оставалось уже меньше километра.
Послышался свист и щелчок.
Голова девушки-сержанта взорвалась, и от нее разлетелось в стороны серое и красное. Самуэль почувствовал, как что-то теплое шлепнулось о его щеку там, где ее не закрывал противогаз.
Девушка пошатнулась, оглядываясь вокруг удивленными глазами. Потом повернулась вполоборота, и Самуэль увидел огромную дыру в ее шлеме — размером почти с кулак. Девушка рухнула на колени, а потом распласталась на снегу.
Свист, еще щелчок, и один из Альберти справа от Самуэля упал на бок, пораженный в висок.
Один из солдат Бонолы бросился вперед, призывая остальных подняться.
― Бегите зигзагами! Рассейтесь! Не останавливайтесь!
Он показывал на покрытый снегом опрокинутый остов автобуса, лежавший поперек дороги на правой стороне улицы на полпути до станции. Но в этих обстоятельствах до него было далеко, как до Луны. Бежать по свежему снегу значило проваливаться ногами больше, чем на полметра, и торчать из него, как мишень в тире.
― Рассейтесь! Рассейтесь!
Еще один выстрел, еще один солдат падает, как сбитая кегля.
― Бегите, бегите, черт побери!
Пять шагов — и кричавший солдат тоже падает с пробитым пулей горлом.
Дэниэлс в отчаянии оглянулся. Шедшие за ними солдаты начинали отступать назад.
Снайпер продолжал валить их, делая по выстрелу каждые 30 секунд.
Он целился не торопясь. И каждый выстрел бил точно в цель.
С расстояния в восемь сотен метров — согласно расчету Ваганта, находившегося во главе второго штурмового отряда, — это было трудно, но не невозможно.
При первых же выстрелах он упал на землю. В отчаянии он искал глазами Даниэлу, но девушку нигде не было видно. Вагант мог только надеяться на то, что она не была в авангарде.
Положение было хуже некуда.
Всего один снайпер.
Но слишком долгий переход без прикрытия.
Одного за другим он может убить их всех.
Некоторые пытались открыть ответный огонь, но дальнобойность их оружия была вдвое меньше, чем у снайпера. Они могли только шуметь, больше ничего.
Вагант в бессилии смотрел на происходящее.
Какой-то идиот из передового отряда приказал людям продолжать наступление вместо того, чтобы упасть на землю и стараться замаскироваться в снегу. И у них не было радиосвязи, при помощи которой Вагант мог бы отменить этот глупый, самоубийственный приказ.
Он искал способ спасти их или хотя бы уменьшить потери.
Впереди лежал перевернутый автобус, который мог послужить укрытием.
Но до него еще нужно было добраться. Он был чудовищно далеко.
Еще выстрел.
Еще.
На глазах у Ваганта погибли еще двое солдат.
Он прокусил губу до крови.
Что он должен был сделать?
Что он мог сделать?
Самуэль поднял голову из снега.
Как и Дэниэлс, он инстинктивно не подчинился приказу солдат и остался лежать на земле. Он видел, как они падали один за другим в попытках добраться до автобуса. Все без толку. Глубокий снег затруднял движения, бежать было попросту невозможно.
Снайпер убил бы их всех. Одного за другим. Выхода не было.
Как будто в подтверждение этой мысли выстрел повалил еще одного солдата.
И тогда раввин решил осуществить свой план. Каким бы безнадежным он ни был, это их последний шанс.
