Толпа снова заржала, а Грюнчков замямлил:
— Но ведь не было никакого переворота... Это Президент... Это была провокация. И флаг он не смог съесть, только чуть обсосал...
— Сейчас, Грюнчков, совершенно не имеет значения, какие там провокации устраивал старый алкаш, и что там и как обсосал твой дядюшка, — перебил Герман, — Подумай лучше вот о чем. За твои поганые речи тебе надо бы вырезать язык, чтобы ты был потише впредь. Но как ты помнишь, я милосерден, поэтому я предоставлю тебе возможность выбора. Выбирай — отрезать тебе язык или скормить тебя Молотилке?
— Я... Герман....
— Выбирай, сука! — закричал Герман, — Если не выберешь — я сперва отрежу тебе язык и дам пару дней пожить без него, а уже потом скормлю Молотилке. Быстрее.
Но Грюнчков только трясся и мямлил, ничего членораздельного он сказать не мог. Тогда Герман обратился к толпе:
— Давай тогда послушаем мнение народа. Как вы считаете? Что мне делать с племянником генерала? Язык или Молотилка?
Толпа собравшихся на площади забилась в экстазе, опьяненная свободой выбора:
— Молотилка! Язык! Молотить! Резать!
Мнения германцев определенно разделились, начальник псарни Зибура, требовавший отрезать подсудимому язык, даже чуть не подрался со своим соседом, который желал отправить Грюнчкова в Молотилку.
Герман поднял вверх руку, требуя тишины, а затем обратился к стоявшим на трибуне:
— А вы что думаете?
— Язык, — ответила Люба, — Нам не хватает рабов. А таскать кирпичи и мешки он сможет и без языка.
— Солидарен, — кивнул Блинкрошев.
Герман вопросительно посмотрел на Хрулеева. Тот пожал плечами:
— Я бы на его месте предпочел язык.
— Мда? — Герман прищурился, — Надеюсь, ты никогда не будешь на его месте, Хрулеев.
Мнением стоявших на трибуне ордынца и блондинки Герман интересоваться не стал, вместо этого он приказал:
— К кузнецу Грюнчкова. Пусть этому клеветнику отрежут язык и выжгут красивый номер на лбу. С этого момента Грюнчков больше не германец, он раб.
Грюнчков весь обмяк, его трясло, сейчас он напоминал не человека, а холодец. Двое охранников утащили Грюнчкова куда-то за силосный бак с квашеной капустой, там хлопнула железная калитка. Но сам кузнец, клеймивший рабов, стоял сейчас здесь же на площади, в первом ряду, предназначенном для высоких градусов. Хрулеев подумал, что, наверное, кузнец займется Грюнчковым позднее, когда собрание закончится.
Оставалась еще одна, последняя подсудимая — изможденная женщина с ржавой железной крошкой в грязных волосах, но Герман заявил:
— Я устал. Не хочу больше судить. В тюрьму ее.
Женщина заорала:
— Нет, не пойду! Я же умру там, я подыхаю от голода! Герман, я прошу тебя — осуди меня!
— Нет, — поморщился Герман, — Я устал. В тюрьму. Я осужу тебя попозже. Может быть, на следующей неделе.
— Не пойду! Брось меня в Молотилку! Не пойду! Ты — говно, Герман! Говно, убей меня!
— Да заткните уже ей рот, — взревел Блинкрошев.
Шнайдер ударил женщину прикладом по голове, череп хрустнул, женщина упала.
— Пока я ваш вождь никого не казнят без суда и следствия. Мы же не дикари, — назидательно произнес Герман, возвращая Любе бумагу со списком подсудимых.
Женщину утащили обратно в тюрьму. Герман осмотрелся, а потом вдруг уставился на ордынца и блондинку, как будто видел их впервые. Вождь потер руки, его глаза заговорщицки заблестели:
— Ага. Самое сладкое и интересное я оставил напоследок. Вы меня знаете, я люблю сюрпризы. Итак, мы вплотную приблизились к победе. У меня есть важная информация, которая определит все наши действия на ближайшее время. И эту информацию вам сейчас сообщит Айрат. Айрат, прошу тебя.
Ордынец медленно и неуверенно подошел к Герману, тот протянул ему усиливающее голос УДП:
— Пожалуйста, Айрат. Рассказывай.
В руках у ордынца все еще был мешок, откуда рвалась наружу некая мелкая, но очень агрессивная тварь.
Сержант Казарян III
10 мая 1986
ночь
Закрытое административно-территориальное образование
«Бухарин-11»
Сержант Казарян еще никогда в жизни так не жалел, что его выгнали из университета.
Рожа у Казаряна сначала чесалась, а теперь начала гореть. Он смотрел на своих товарищей и видел, что все они украдкой трут лица руками в перчатках, Джарлетов так вообще чесался ствольной накладкой автомата. Противогаза никто из отделения, включая прапорщика, так и не надел, поскольку дышать в противогазе в зараженной зоне было невозможно. Казарян подумал, что этот, как выразился прапорщик, «мирный советский ядохимикат» определенно был разработан таким образом, чтобы сразу убивать людей в противогазах.
Сейчас бойцы могли дышать, но вот долго ли они продышат, Казарян не знал. Перед глазами сержанта все еще стояло залитое кровью лицо человека, которого они встретили по пути сюда. Еще Казарян вспоминал оба страшных глаза этого человека — и вытекший, и второй, в котором лопнули все сосуды.
Казарян вглядывался в лица своих товарищей и тревожился все больше. Красные глаза ефрейтора Ханбекшахова, пожалуй, можно было объяснить скуренным пару часов назад гашишем, собственно, у Ханбекшахова глаза были красными всегда. Но почему глаза красные у остальных бойцов? Собственные глаза Казаряна слезились. Он наводил луч фонарика на идущего впереди прапорщика и видел, что кожа на левой щеке у Густопсинова покрылась мелкой нездоровой сеткой из розоватых линий, как будто командира кто-то исцарапал.
Сержант Казарян был близок к истерике. За что? Почему? Остальные бойцы, судя по всему, вообще не осознавали опасности, а прапорщику Густопсинову было не до того, он спешил выполнить приказ.
Почему Казарян оказался среди этих баранов? Почему умный человек всегда страдает от идиотов и вынужден идти и подыхать с ними в стаде? Зачем Казаряну вообще его интеллект, если он вынужден погибнуть в мучениях, защищая алкогольный магазин? Казарян не должен быть здесь, он должен сидеть сейчас в университете и слушать лекцию о раннем бидермайере. И рядом с ним должны быть красивые интеллигентные студентки с филфака, а не Густопсинов с Ханбекшаховым.
Смерть смотрела прямо на Казаряна, но это не придавало храбрости, как обычно показывают в фильмах про войну, а наоборот лишало последних сил. Казарян был уже дедушкой, ему оставалось служить меньше полугода. Почему ядохимикат решил протечь именно сейчас? Почему он не мог подождать, пока сержант Казарян дембельнется?
Сержанту вдруг почему-то вспомнилось, как отец учил его резать барашка. Казаряну тогда было лет семь. Стояла осень и день был солнечным, но с гор уже дули холодные ветра. Барашек лежал на земле, остриженный и связанный. Отец объяснил маленькому Казаряну, что нужно бить в шею, возле уха. Потом резким движением перерезать сосуды. Отец дал маленькому Казаряну кинжал, но Казарян боялся. Ему было очень жалко и барашка, и себя самого. И тогда отец сказал:
— Ты мужчина. А значит, несешь ответственность. Твоя мать и твои сестры голодны. Кто еще кроме нас накормит их вкусным мясом? Главное, не думай, что у тебя есть выбор, убивать или нет барашка. У мужчины нет выбора, только долг и ответственность. И еще, помни, что ты ответственен не только перед семьей, но и перед этим барашком тоже. Да-да, не удивляйся. Ты не должен допустить, чтобы он мучился. Поэтому сделай все быстро и правильно, сынок.
Под барашка был подставлен железный таз, и когда барашек был зарезан, маленький Казарян стоял и смотрел, как из вскрытой шеи в таз хлещет потоком алая кровь. В этом зрелище было что-то завораживающее, древнее, как будто смотришь на Шакинский водопад ночью. Вот только текла из барашка не водица.
Отделение наконец достигло местоположения предполагаемого противника. К этому времени все бойцы уже были полностью перемазаны синей светящейся жижей.
Неизвестная дрянь видимо оседала из воздуха, хотя Казарян понятия не имел, как именно это происходит, раньше он с подобным поведением веществ никогда не сталкивался. Но синее дерьмо блестело на автоматах, фонарях, костюмах химзащиты, и даже на затылке прапорщика Густопсинова. Розовая сеточка на щеке прапорщика уже стала красной и теперь начинала сочиться кровью, но бравому вояке было на это плевать, Густопсинов даже не замечал химического ранения.
