Навигатор подсказал, что нужная мне секция «Дарвин» находится на десятом уровне. Поднявшись на лифте, я убедился, что на этом уровне было даже менее людно, чем на других. Посетителей на вид было меньше, чем мраморных статуй, которые демонстрировали различные стадии эволюции приматов.
«Должно быть, это любимая секция Дерновского», — подумал я мрачно, глядя на лицо австралопитека, не обремененное излишками интеллекта. — «Здесь все напоминает о том, что мы, люди — не более чем высокоразвитые животные. Что нет в нас ничего возвышенного и святого. Храм материализма. Именно так видит мир человек, который верит, что способен проектировать эволюцию. Так его видит Чхон. Иногда мне кажется, что все они так его видят — самозваные боги, засевшие на своем Олимпе».
Чайный дом «Сакура» притаился в уютном закоулочке парка, огороженный высокой живой изгородью. Уютные беседки и просто маленькие столики под открытым небом (а точнее, потолком, изображающим небо) утопали в красных, белых и розовых цветах, свисающих с веток сакуры. Я не был уверен, что оригинальная сакура цветет в это время года. Но для ее генетически модифицированной версии это не было проблемой.
Остановившись на пороге, я внимательно оглядел заведение. Оно было заполнено не более чем на треть. Посетители вели негромкие беседы, попивая чай, или работали. Лауры пока не было видно. Не удивительно, учитывая, что я пришел за десять минут до оговоренного времени. Выбрав одну из не занятых беседок, я присел. Передо мной тут же возникло голографическое меню. Из более тридцати предлагаемых видов чая я выбрал зеленый с жасмином. Несколько минут спустя в центре столика медленно отодвинулась заслонка, и снизу поднялся высокий цилиндрический стеклянный чайничек, наполненный чаем, на который были одеты вверх дном пара чашек без ручек, похожих на пиалы. Как и многие заведения, чайный дом «Сакура» обходился без официантов.
— Уже освоился? — услышал я над собой знакомый голос.
Разглядывая танец чаинок в заварнике, я не заметил, как Лаура подошла. Подняв на нее взгляд, я обомлел. Во время судебной тяжбы по делу Коллинза я видел ее лишь в деловых костюмах, которые, хоть и с поправкой на жаркий климат, но все же пристало носить адвокатам, выступающим в судах. Сегодня она предстала в легком платье выше колен. Белая ткань эффектно оттеняла черные волосы, зачесанные с мнимой небрежностью, которая все-таки является элементом стиля, а не случайностью. Глаза цвета чистого горного озера смотрели, как всегда, открыто и пристально.
— Чай здесь превосходный, — присаживаясь напротив и кивнув на заварник, заверила она.
Фламини улыбнулась. Ее зубы были такими идеальными, какими они могут быть лишь у здорового от природы человека, вдобавок не жалевшего времени и средств на уход за ними с самого детства.
— Я попросил две чашки, — я поставил перед ней одну из пиал.
— О, спасибо. Пусть заварится еще немного. Минут через пять будет то, что надо.
— Как скажешь.
Я еще раз оглядел заведение.
— Здесь и правда уютно, — признал я. — Проверенное место для встреч с клиентами?
— Никогда не встречалась здесь с клиентами, — отрицательно покачала головой Лаура. — Не поверишь, но я вообще не бывала здесь после своего возвращения в Сидней. Даже странно, что это место первым пришло мне в голову.
Она посмотрела на качающиеся ветки сакуры, и в ее глазах пробежала тень ностальгии.
— Я часто бывала здесь в школьные годы, со своей подругой, — объяснила она, не глядя на меня. — Мы с ней вместе учились, и были… очень близки. У меня нет сестер, но я примерно так представляю себе отношения между сестрами. Она была малолетним гением. Все время говорила, что из нас двоих я — красивая, а она — умная.
По лицу Лауры пробежала теплая улыбка, которую невозможно подделать. Услышав об «очень близкой подруге», я невольно вспомнил некоторые сомнительные факты о Лауре, которые прочел в Сети. Но от этих мыслей я сделался сам себе противен.
— Она хотела поступить в SIT, на генетика. Дерновский был ее кумиром. Потому и бывала часто в этом парке. И меня таскала за собой, — продолжила Лаура, и тут же виновато улыбнулась: — Извини, Димитрис. Отвлеклась. Это место напомнило мне о прошлом.
— Ничего. У каждого из нас есть такие места, — улыбнулся я, дав понять, что не против лирического отступления. — Где сейчас твоя подруга?
— О, у нее все хорошо. Насколько мне известно. Она закончила SIT со множеством отличий. Ее дипломная работа попала в золотой фонд института. «Андромеда» была счастлива пригласить именно ее, самую одаренную студентку, стажером в команду SGPS.
— Ничего себе, — хмыкнул я.
Легендарный и таинственный сектор стратегического генетического планирования (SGPS) «Андромеды» называли «чертежной богов». Именно там принимались решения о том, в какую сторону следует направить рукотворную эволюцию флоры и фауны, чтобы обеспечить все потребности человечества.
— Да. Она до сих в SGPS. Уже давно не стажер. Доктор философии в области биологических наук. Лично знакома с Дерновским. Эмили добилась того, чего хотела.
В голосе Лаура слышалась смесь гордости за подругу и грусти.
— Вы с ней больше не общаетесь? — догадался я, приметив фразу «насколько мне известно».
— На уровне обмена открытками и лайков в социальных сетях. Я уехала из Сиднея в 82-ом. Жила в Палермо, потом в Сент-Этьене. Вернулась через девять лет. Жизнь разводит друзей детства в разные стороны. Как бы близки они не были.
— М-да, — согласился я.
Мы пришли сюда, чтобы говорить о деле. По крайней мере, именно так я все обставил во время телефонного разговора. Но вот уже во второй раз я убедился, как легко и приятно мне говорить с ней о чем угодно.
— А у меня этот парк вызывает смешанные чувства, — признался я. — Здесь тихо и уютно. Я люблю тишину. Но каждая статуя, каждый кустик здесь напоминает… о Дерновском, об «Андромеде»… нет, даже о чем-то большем — о самонадеянности людей, возомнивших себя богами. Знаешь, я не религиозен. Я в целом верю в науку, в прогресс. Но то, что делают эти люди, вызывает во мне инстинктивное отторжение. И дело здесь не в святотатстве. Дело в том, что это не что иное, чем игра неразумных детей со спичками. Они ведь считают нас всего лишь высокоразвитыми приматами, не так ли? Всех нас. А значит, и себя. Но при этом не отказывают себе в праве быть богами. А ведь волосатой обезьяне очень далеко до бога. Начиная с того дня, как смышленая макака нашла удачное применение палке, едва ли не каждое ее новое изобретение несло лишь вред — и ей самой и всему, что ее окружает. Наша несчастная планета — огромное тому доказательство. Неужели они правда верят, что человечество доросло до того, что они пытаются делать? Неужели верят, что способны предвидеть все последствия, просчитать все риски своих решений?
Когда я задал этот риторический вопрос, перед моими глазами предстало лицо генерала Чхона во время нашего с ним последнего разговора в больнице.
— Кое-кто назвал бы меня за эти слова неблагодарным. Ведь я — плод генной инженерии. Я вряд ли родился бы, если бы не вмешательство в мой геном. Что ж, может, и так. Но никакого вмешательства не потребовалось бы, если бы люди не превратили эту планету в радиоактивную пустыню. Ученые исправляют ошибки своих предшественников. Но попутно они совершают еще больше новых ошибок, с последствиями которых предстоит иметь дело потомкам. Этот водоворот извращений и экспериментов уносит нас все дальше от природной гармонии, в которой планета жила миллионы лет. Мне одному это кажется сумасшествием?
Лаура слушала меня с понимающим выражением лица.
— Эмили не согласилась бы с тобой. Мы с ней часто об этом спорили.
— Значит, ты считаешь так же, как я?
— Да, — подтвердила она. — И имею на это примерно такое же моральное право, как и ты.
На мой вопросительный взгляд она ответила ироничной улыбкой.
— Да брось. Практически все люди, законно рожденные на территории Содружества с начала 60-ых, подвергались доэмбриональной или эмбриональной генной обработке.
