Иш был рад, что у него хватило мудрости задать вопрос в полдень. Теперь он уже ничего не сможет изменить — ни с вопросом, ни с ответом.
— Занятия закончены, — сказал он. — Занятия закончены!
Как-то ближе к вечеру Иш развлекался с Джои. Да, скорее, не развлекался, а продолжал обучение, играя с ним в школу. Достал деньги и учил Джои немного из истории и экономических отношений. Джои нравились блестящие, звонкие никели с рельефом незнакомого горбатого зверя. Как бы сделал любой ребенок из Старых Времен, Джои тоже предпочитал никели малоинтересным бумажкам с бородатым человеком, похожим на дядю Джорджа. А Иш пытался найти доступный способ поставить все на место.
И когда, как ему казалось, правильное решение было найдено, он услышал странный и одновременно такой знакомый по прошлому звук. Он замолчал и вслушивался, не замечая, как от напряжения ожидания приоткрылся его рот. И он дождался, потому что снова, на этот раз гораздо ближе, зазвучало знакомое: «тут — а — туут».
— Эм! Где ты, Эм? — крикнул он и сам испугался, каким, оказывается, пронзительным мог быть его голос. — Они вернулись! — И вскочил, не замечая, как, порхая, полетели на пол долларовые бумажки. И он, и Эм, и дети — все выбежали из дома, и из других домов тоже бежали, и собаки заливались лаем, и джип ехал по дороге. Грязный он был, помятый. Потрепала его, оставив следы, долгая дорога. Но все же, пройдя испытания, он вернулся домой. Иш остановился, с трудом сдерживая волнение. Вот уже выскочили из джипа мальчики, кричали что-то громко, руками размахивали — живыми они вернулись, здоровыми. Только тогда почувствовал Иш облегчение, только тогда понял, как же он волновался за них. А мальчики стояли окруженные маленькой толпой вопящих детишек. И Иш как-то робко подался назад, не решился подойти к ним сразу. Но смотрел на мальчиков не отрываясь и, наверное, потому не сразу заметил еще одно движение. Там кто-то еще был в машине. Конечно, вот он зашевелился, выбирается. И сразу ощущение тревоги кольнуло сердце — тревоги и злобы к незваному, вторгнувшемуся в его мир пришельцу. Сначала, когда лишь голова появилась в дверце машины, увидел Иш венчик волос и каштановую бороду — красивой была бы борода, если бы не казалась грязной от крошек прилипшего табака и, неровно подстриженная, не торчала по краям клочьями. Видно, неумелые руки работали ножницами. Тем временем незнакомец шагнул вперед и медленно выпрямился. А Иш уже почти в панике смотрел и запоминал его, оценивая. Большой парень — высокий, широкий в кости, тяжелый! Сильный, но по тому, как распрямлялся медленно, не живой, не энергичной была та сила. Да, сильный, но что-то внутри его было не так, и тяжелый слишком! И еще толстые складки щек глаза подпирали, узкими их делая. «Поросячьи глазки!» — думал Иш, и не отступало, не покидало его чувство физического отвращения. А дети продолжали в беспорядочном хороводе вертеться вокруг машины, и незнакомец, лишь один шаг вперед сделав, застыл на месте и от машины больше не отходил. Он поднял голову, огляделся, увидел Иша, и тогда в первый раз взгляды их встретились. Маленькие, заплывшие жиром глазки человека ярко-голубыми оказались. Он улыбался Ишу. Иш тоже улыбнулся, но против воли поползли углы губ вверх — не по желанию, по привычке старой. «А ведь я первым улыбнуться должен, — думал Иш напряженно. — Он словно покровительствует мне, расслабиться предлагает. Это я должен был с ним такое сделать. Он сильный парень, хотя жирный и вид у него нездоровый». И тогда Иш нашел в себе силы сломить только ему и этому незнакомцу понятное замешательство, шагнул вперед и сжал в ладонях своих ладонь Боба. Но, даже сына обнимая, все равно о госте думал. «Одного со мной возраста», — думал Иш. А Боб уже спешил познакомить их.
— Это наш друг Чарли, просто сказал он и хлопнул Чарли по спине.
— Рад видеть тебя, — с трудом выдавил Иш, но даже столь простые слова ненатурально прозвучали. Но он заставил себя прямо взглянуть в узкие щелки глаз гостя, и, наверное, в напряжении взгляда его сознательный вызов и пренебрежение прочесть можно было. Нет, сейчас бы уже не сказал Иш, что поросячьи глазки на него смотрят. Это матерого хряка глаза! Сила и ярость за детской голубизной прятались. А когда пожали они друг другу руки, рука гостя сильнее оказалась. Если бы захотел гость, то мог бы без труда поломать Иша, сильно поломать. А Боб уже потащил Чарли с другими знакомить. И злоба у Иша не затихала, а, наоборот, росла, готовая выплеснуться. «Осторожно!» — приказал он себе. Совсем иначе представлял он в мечтах возвращение мальчиков. Думал: станут мальчики крепкой нитью, с другими, такими же чистыми и неиспорченными связывающей. И вот он — Чарли! Красивый, кто спорит, — но на любителя такая красота. Хороший товарищ — видно, мальчикам нравится! Но… конечно же, Чарли — он же грязный. И мысль эта поставила все на свои места, будто дала объяснение беспричинной, с первого взгляда родившейся неприязни. Чарли был грязный, и, подчиняясь внутреннему чувству, Иш был готов думать, что не только снаружи грязен Чарли, но и внутри — глубоко внутри грязен. Грязь — всегда существующая грязь земли — самое последнее, что Иша, да и всех других в нынешние времена беспокоило. Но впечатление от грязи, какую он на Чарли заметил, совсем другое было. «Может быть, — быстро перебирал он в уме, — это впечатление от одежды?» На Чарли был деловой костюм — такие в последние годы никто не носил. Редкость! К тому же еще и с жилеткой. Но жилетке объяснение можно найти — вечер выдался холодный и сильный ветер гнал по небу низкие рваные облака. Но засаленным был костюм, и если не знать, что давно уже никто ни куриц, ни яиц не видел, можно подумать — в пятнах засохшего яичного желтка был костюм. А все вдруг к дому заторопились, и Иш пошел с ними, но не как хозяин шел, не вел он, а сзади плелся. В гостиной яблоку негде было упасть. Мальчики и Чарли в центре. Дети с обожанием на них смотрели. А как по-другому могли смотреть дети на исследователей, из далекой и опасной экспедиции с честью возвратившихся. А еще больше Чарли глазами поедали, — видно, странно им было и непривычно видеть незнакомца. Даже в самых смелых мечтах не ожидали люди, что столько радости принесет им возвращение мальчиков. А Иш думал, что если бы имелся под рукой лед, то самое время откупорить бутылки с шампанским. А потом подумал, почему такой горько-ироничной кажется ему эта мысль?
— Что удалось вам? — кричали все разом. — Как далеко заехали? Что делается в этом большом городе — как же его имя? Но, даже захваченный водоворотом всеобщего возбуждения, Иш ловил себя на том, что все время косится на Чарли. Смотрит на его сальную бороду, жилетку в пятнах и от этого еще сильнее чувствует отвращение к чужаку. «Следи за собой, — уговаривал себя Иш. — Не будь деревенщиной, ненавидящим любого чужака с мыслями и манерами, отличными от твоих собственных. Ты всегда говорил, что община нуждается в новых идеях и новых людях, а стоило кому-то появиться, ты начинаешь ненавидеть его и оправдываешь свою ненависть глупыми выводами: „Если он грязен снаружи, значит, что-то обязательно грязное у него внутри“. Расслабься — разве не понимаешь, какой сегодня великий день!» Но сколько ни уговаривал он себя, чувство горечи не проходило.
— Нет, — в то время говорил Боб. — До Нью-Йорка мы не добрались. Мы были в другом большом городе — Чикаго, кажется. Но за ним дороги все хуже и хуже становились. Новые деревья выросли, старые все, что можно, завалили, заносы, размывы, мосты посносило. Мы то по одной дороге поедем, то по другой… Кто-то перебил Боба вопросом, не дал договорить. Одновременно полдюжины вопросов обрушились на путешественников, и они завертели головами беспомощно, не зная, на какой отвечать сначала. В шумной разноголосице Иш поймал взгляд Эзры. И во взгляде этом он сразу ощутил тревогу и понял, что Эзра тоже присматривается к Чарли. И одновременно с тревогой испытал Иш растерянность и подтверждение своим опасениям. Эзра знал людей, и Эзра любил людей. Если Эзра встревожился, значит, есть причины. В таких случаях Иш больше доверял Эзре, чем самому себе. «Кончай, — приказал он себе. — Ты же не знаешь, о чем сейчас думает Эзра. Может быть, и смотрит так потому, что понимает твою тревогу, знает, о чем ты сейчас думаешь. Ничего же не случилось! Ты ведешь себя как царек ничтожного племени, который боится, что появившийся с новыми идеями незнакомец сбросит старых божков и растопчет старую веру». И тогда он заставил себя слушать, что говорят мальчики и поймал обрывок фразы:
— …одеты в смешные одежды, — говорил Дик. — Вроде длинных белых ночных рубашек — не знаю, как и назвать их, — с длинными белыми рукавами. И мужчины и женщины — все их носят. Они в нас кидали камнями и вопили: «Нечистые! Нечистые!» И еще кричали: «Мы Божьи дети!» Кричали так, что мы не решились к ним подъехать. Потом Эм заговорила. И в голосе ее, низком, но таком женственном, утонул, на убыль пошел возбужденный визг маленькой толпы. Другому, наверное, пришлось бы по столу кулаком стучать и криком требовать внимания. А когда Эм заговорила, комната быстро успокоилась, хотя и не повысила она голоса и слова были сказаны совсем простые.
