Темный страх перед тарантулом-затворником продолжал преследовать Найла до тех пор, пока он сам однажды не стал случайным свидетелем его гибели.
Спустя примерно месяц после того случая с чернотелкой мальчик, устроясь в тени цереуса, тихонько сидел и, но обыкновению, наблюдал за гнездом тарантула. Копье лежало рядом. Найл знал, что, если тарантулу вздумается напасть, убегать будет бесполезно; единственное, на что еще можно рассчитывать, это попытаться выставить копье. От такой мысли пробирал страх, но какой-то потаенный инстинкт убеждал, что надо учиться противостоять собственному страху. За прошедшие недели Найл успел уже насмотреться, как чудовище с быстротой капкана прихлопывает насекомых, птиц и даже юрких гекконов.
Найл отмахнулся от прилетевшей откуда-то крупной осы-пепсис (с полруки длиной) — небрежно отмахнулся, и та полетела в другую сторону. Это было привлекательное создание с блестящим голубым туловищем и большими желтыми крыльями. Найл вначале по ошибке принял ее за навозного жука.
Спустя секунду мальчик затаил дыхание: оса, жужжа, медленно снижалась над заслонкой, закрывающей вход в логово тарантула. Вот, описав круг, она приземлилась в нескольких метрах от него. Найл распахнул глаза, ожидая, что еще секунда, и тарантул, выскочив, смахнет ничего не подозревающее насекомое. Но тот отчего-то медлил. Оса все сидела, явно не подозревая об опасности, и чистила передние лапы. Найл, неотрывно следящий за происходящим, уловил скрытое движение: тарантул незаметно чуть приподнял заслонку глянуть на неожиданного гостя. И… снова опустил. Оса, по-видимому, не представляла для него интереса: наверное, обильно потрапезничал.
От того, что последовало дальше, Найл поперхнулся собственным дыханием. Оса, видимо, заметила движение заслонки. Подойдя вплотную, она какое-то время ее изучала — где-то с минуту, — затем, с помощью челюстей и передних лап, взялась открывать! Вот теперь-то, понял Найл, хозяин норы вмешается непременно: р-раз! — и любопытного создания как не бывало. Однако то, что произошло на самом деле, настолько выходило за рамки обычного, что Найл даже придвинулся метра на два, чтобы как следует разглядеть.
Оса сподобилась на несколько сантиметров приподнять заслонку. Было очевидно, что тарантул пытается удержать ее с внутренней стороны. Состязание длилось довольно долго. На какой-то момент тарантулу удалось совсем закрыть лаз, но упорством оса брала свое.
Тогда тарантул решился на поединок. Неожиданно лаз распахнулся. Оса отпрянула в сторону, а из дыры выпросталось наружу громоздкое мохнатое туловище хищника. Оса не спасовала: чуть покачиваясь, приподнялась на жиденьких ногах, как бы пытаясь возместить недостаток роста. Принял угрожающую позу и тарантул: поднял над головой передние лапы, словно предавая осу торжественному проклятию. Стали видны зловещие лапы-клещи. Так как тарантул стоял к Найлу передом, можно было различить его обнажившиеся клыки. Зрелище было мрачное, но очевидно было и то, что оса не устрашилась. Она наступала на тарантула быстрыми, уверенными шагами, как бы оттесняя его к норе. Вздыбясь на задние лапы, он оказался едва не на полметра выше осы; нечего было и думать тягаться с ним этакой маломерке. Однако та, нырнув тарантулу под выпуклое брюхо, сомкнула челюсти на одной из его задних лап и из вертикального положения ударила жалом снизу вверх меж третьей и четвертой лапами. Но промахнулась. Однако со второй попытки ей это удалось. Тесно обхватив врага лапами, тарантул принялся кататься по песку, пытаясь укусить осу; та не давалась, ловко орудуя длинными ногами. Жалом, выскользнувшим было, когда тарантул повалился на песок, она лихорадочно нащупывала на мохнатом туловище уязвимое место и наконец вонзила его в незащищенное основание одной из лап. На какую-то секунду оба напряженно застыли: тарантул — все так же силясь укусить осу, оса, опутавшая его лапы своими, — силясь удержать туловище тарантула. Вскоре стало ясно, что тарантул сдает, его движения вдруг утратили быстроту. Спустя примерно минуту оса вынула жало и отпала от тарантула, тот сразу же принял прежнюю позу, поднявшись на задних лапах. Только та из них, что укушена осой, обрела вдруг странную самостоятельность. Остальные семь, будто не выдерживая веса туловища, подогнулись в суставах. Оса с полным хладнокровием подошла к тарантулу, взобралась ему на спину и опять вставила жало между суставами. Так они продержались довольно долго. Оса не меняла положения; тарантул, судя по всему, смирился. Стоило ей вынуть жало, как восьмилапый неожиданно грянулся оземь и замер.
Тут оса, вцепившись тарантулу в переднюю лапу, поволокла оцепеневшую мохнатую тушу к логовищу. Насекомому приходилось пятиться, с усилием упираясь ногами; с каждым толчком туша подавалась на несколько сантиметров. Наконец она подтащила ее к самому лазу и, ловко поднырнув, толкнула затем изо всех сил вверх. Тарантул, опрокинувшись, упал к себе в логово. Оса потерла передние лапы, словно стряхивая пыль, и скрылась следом.
Найла разрывало от нетерпения. Как хотелось помчаться и рассказать кому-нибудь об этом поединке! Но поделиться, увы, было не с кем. Он подумал, а не подползти ли сейчас по песку глянуть, что там делается в логове, но вовремя отказался от такой затеи: оса могла ненароком принять его еще за одного тарантула. Поэтому мальчик с полчаса сидел и дожидался, пока оса не появилась из норы и не улетела, глянцевито поблескивая в лучах солнца. Досконально убедившись, что обратно насекомое уже не собирается возвращаться, Найл подобрался к норе и заглянул в горловину лаза. От увиденного его просто передернуло. Тарантул все в той же позе лежал внизу, на глубине пары метров. К центру мохнатого брюха прилепилось влажно поблескивающее белое яйцо.
Вид у хищника был настолько зловещий (даром что он лежал на спине), Найл невольно оглянулся: не подбирается ли там сзади еще один. Страх перед недвижимым чудищем постепенно улегся, уступив место деловому любопытству. Теперь можно было во всех подробностях рассмотреть восемь лап, растущих из центра туловища-цефалоторакса; наиболее крупная часть тела, округлое брюхо, находилась фактически на весу. В самом его низу угадывались пальцеобразные отростки — судя по всему, прядильные органы, вырабатывающие паутину. Более же всего впечатляла голова с длинными усами и грозными, увенчанными клыками челюстями. Клыки сейчас были сложены, поэтому делались видны небольшие отверстия для стока яда. Таким челюстям ничего не стоило перекусить человеку руку.
Глаза у тарантула находились на макушке; чуть подавшись вперед, Найл различил два непосредственно над клыками. Черные, влажно поблескивающие… Создавалось неприятное впечатление, будто они следят за Найлом.
Логово представляло собой обыкновенное углубление, чуть шире самого обитателя. Следом за бездвижным туловищем оно уходило резко вниз, поэтому разглядеть, что находится там, на глубине, не представлялось возможным. Стены, как обивкой, были покрыты шелковистой паутиной; из паутины же, хитро перемешанной с землей, была и заслонка, приводимая в действие нитями.
Теперь, когда появилась возможность рассмотреть все без спешки, зрелище уже не казалось таким устрашающим. Тут Найла ужалил страх, что оса, чего доброго, возвратится. Он порывисто вскочил. От неосмотрительного движения вниз струей посыпался песок, прямо тарантулу на голову. Угасшие глаза насекомого внезапно ожили, и Найл с запоздалым ужасом понял, что тварь, оказывается, еще не мертва. Сердце от такой догадки буквально застыло. Найлу стало стыдно за свой страх. Словно в отместку, он поднял лежавший поблизости камень и швырнул его вниз, своротив чудищу один из клыков. Глаза у того опять на мгновение ожили. Держа путь обратно к пещере, Найл испытывал странное, неизъяснимое чувство неприязни и вместе с тем жалости.
Семья возвратилась с охоты примерно за час до сумерек. Судя по радостным, возбужденным голосам, слышным уже издали, охота была удачной. Они вышли на рой крылаток-пустынниц, сплетенные из травы корзины были набиты ими до отказа. Крылатки чем-то напоминали неочищенные от листьев кукурузные початки, исключение составляли длинные ноги и черные глазки. Настроение у всех было приподнятое. При входе в пещеру развели небольшой костер. Крылаток кидали в огонь жариться, отодрав предварительно ноги, головы и крылья. Наполовину готовое кушанье вынимали из огня, заворачивали в пучки ароматной травы и клали обратно. Вкус у пищи оказался неожиданно приятный: хрустящие, с жиринкой, а аромат травы и дыма только добавлял прелести.
Когда наконец, насытившись, все расселись вокруг догорающего костра, с безмятежной осоловелостью поглядывая на тлеющие уголья, Джомар, ласково потрепав Найла по свалявшимся волосам, спросил: «Ну, как прошел денек?»
И мальчик, весь день державший в себе нетерпение, поведал о том, что видел. Никогда еще у него не было более внимательных слушателей. Никто в этом не сознавался, но тарантул-затворник нагонял на всю семью не меньший страх, чем на Найла. Даже Джомар, навидавшийся восьмилапых за свою жизнь и в силу того не питающий к ним естественной человеческой неприязни, тяготился мыслью о постоянно существующей под боком опасности, хотя и воспринимал ее не более чем стихийную напасть. Так что рассказ Найла вызвал у всех бурную радость, и ему пришлось повторить его несколько раз; не потому, что непонятно было с первого, — просто так уж хотелось лишний раз посмаковать подробности. Кстати, отец за все это время ни слова не сказал против самовольной отлучки сына. Очнулся Найл, когда его осторожно укрывали шкурой гусеницы. Было темно, но он узнал деда.
