Хроники Каторги: Цой жив (СИ) - Ярцев Григорий Юрьевич

Судя по доносившемуся улюлюканью, двум искателям не посчастливилось наткнуться на самку лунатика. Тварь эта, как уяснил Цой на собственном малоприятном опыте, совершенно не различала запахов. Хотя, наверное, различала, конечно, но как-то по своему, по-лунатьему. Это зачастую ее и губило, но не сейчас. Сейчас лунатище своими длинными, похожими на скрученные ветки костлявыми лапами сгубит двоих человек. Помогать им Цой не стал, хотел, но было поздно. Даже если кто уцелел, раненый на просторах Каторги - все равно что мертвый. А вот убить лунатиху Цой мог, не собирался, но пришлось, - могла осложнить путь до упавшей звезды и допустить подобного он никак не мог.

Закрыл флягу, чтобы случайно не спугнуть тварь ночи, и, воспользовавшись тем, что казавшееся неуклюжим высокое чудище больно увлеклось расправой над искателями, без особого труда обошел со спины. Достал из рюкзака ягоду кровоглаза размером с яблоко, собранную ранее. Их лунатиха любила особенно сильно - ядовитый плод, смертельный для людей, сносил ее напрочь, но не убивал. Наверное, думал Цой, это как упиться гоном до беспамятства. Надрезав ягоду Лялей, швырнул ее под лунатиху; та продолжала играючи вонзать заостренные конечности в искателей, уверенно превращая их в решето. Учуяв любимый аромат ягоды, вмиг забыла про бездыханные тела и ринулась вынюхивать, а найдя, резво проткнула ягоду лапой и слизала широченной пастью, точно с шампура. Мгновение спустя худощавые длинные ноги чудища, непропорциональные коротенькому туловищу покосились. Лунатиха, издавая шипящие звуки, свалилась на землю, ритмично постукивая двумя рядами острых зубов и затряслась, всем телом отстукивая чечетку.

Наступил экстаз.

Цой осторожно подобрался ближе, стараясь не задеть вытянутых конечностей, и хладнокровно вонзил Лялю в продолговатую лобную часть. Бледное тело лунатихи незамедлительно обмякло, погасли фасеточные глазки в овальных глазницах.

Осмотрел убитых мужчин, лунатиха славно развлеклась; на изуродованных, исколотых и окровавленных телах живого места не осталось, а ничего пригодного для использования и подавно. Лунатики одни из немногих тварей Каторги, что убивали без особых причин - убивали просто потому, что могли. А вот мертвая лунатиха еще в состоянии принести пользу, точнее - острые клыки, торчащие из челюстей, сродни сосулькам, свисавшим со свода ледяной пещеры.

Яблоком эфеса Ляли искатель ловко выдолбил из широкой пасти каждый из сорока семи зубов и уложил в рюкзак. Острые продолговатые зубы пригодятся Лису, он делает из них «звезды» - разрывающиеся бомбы.

Нужно спешить - запах крови, разнесенный ветерком, сродни колоколу Баззарра, созывающего жителей на трапезу; быстро привлечет хищников. Теми частями тел, что не съедят обитатели ночи, утром полакомятся охотящиеся при свете дня, но Цой прекрасно понимал - уже через час после его ухода от искателей не останется и следа. Такова их участь. Умираешь, и о кончине твоей начинают задумываться неделю спустя, а через две, если искатели не возвращаются, все окончательно уверяются в их смерти, унося таблички с именами к столбу отмучившихся.

Искатели всегда ходят парой. На просторах Каторги необходимо постоянно быть начеку, готовым к опасностям, это основополагающий фактор выживания. Особенно в ночь; один отдыхает, второй бережет его покой и наоборот, и так из раза в раз, изо дня в день, из ночи в ночь, пока не откажешься или не умрешь. Но отказывались редко, почти никогда, в основном, умирали. Искатель - тяжкая ноша, но вместе с тем и приятная, но приятная конечно реже и справляться с ней в одиночку - проявление истинного мастерства, достигаемое единицами. Жители Домов любят и ценят искателей; порой угощают всяким, когда исключительно из доброты, когда в надежде на то, искатель прихватит им какую безделушку из Каторги, оставленную Старым миром. И ведь приносили.

Цой шел дальше, деревья редели. Холодный лунный свет просачивался больше, щедро освещая укрытое ночной мглой окружение. Отовсюду то и дело доносились дивные и одновременно ужасающие звуки тварей, пробудившихся от гула и тряски, вызванной Обелиском. Им, как и Цою, оно тоже в новинку.

Поразительно, не переставал удивляться Цой, столько времени Обелиск стоял совершенно неживым, и тут, на тебе - в раз взбаламутил всю округу. Должно быть, далеко не все покинули его стены после Крушения и там, внутри, ютилось нечто живое, - быть может, оно и выпускало зиму. Обелиск ведь не мог существовать сам по себе, без чьего-либо присмотра, это казалось Цою невозможным. Но больше всего терзали мысли о том, что разбилось о землю, что находилось внутри и находилось ли что-нибудь вообще. Неведение распирало искателя изнутри, вынуждая ускоряться. Как сложно было сохранять ритм, идти осторожно, как и всегда, стараясь не навлечь беды. Он шел, минуя опасности, оставляя их позади; обошел норы землероев, худощавых низкорослых обезьяно-подобных монстриков, любящих сырую, промозглую землю. Избежал кладки яиц каанаконд, громадных смертоносных змей, порою достигавших тридцати метров. Их яд считался самым сильным, но не особо мучительным, не убивал жертву, а моментально ее парализовывал, убивала каанаконда сама; обвивалась вокруг жертвы и душила, наслаждаясь треском ломающихся под натиском костей, но добыча погибала без боли, потому как яд давно лишил ее всяческих чувств.

Цой одолевал километр за километром и совершенно не чувствовал усталости. Неожиданно вспыхнувшее любопытство наполняло его неиссякаемой энергией, он почти забыл какого это, встречать в землях Каторги что-то неизвестное, уникальное и вот, годы спустя, разум вновь мечется в безуспешных попытках предугадать, что обнаружит, добравшись до места. Нет, Цой не чувствовал усталости, ощущал лишь неутолимую жажду новых открытий.

И не он один.

Кто-то брел западнее, неподалеку. Цой плавно замедлился и с каждым новым шагом, будто сливался с дикой местностью, растворялся в ней, становясь абсолютно невидимым. Он знал, как правильно передвигаться, не издавая лишнего шума, когда и у какого дерева остановиться, чтобы случайно подувший ветерок не донес его запах до неприятеля. Цой двигался так, как, наверное, двигалась бы сама Природа, будь ее физическая оболочка изящнее, не столь пухлая, как Земля. С людьми работало безотказно, а вот со зверями - далеко не всегда. Если бы не смертоносные чудища с Обелиска, Цой наверняка был бы самым опасным охотником Каторги, или лютым хищником, заключенным в человеческое тело, но если бы не чудища, он никогда бы не стал тем, кем являлся сейчас. Вот и гадай теперь: благодарить Обелиск или ненавидеть.

Выждав достаточно и пустив неизвестных вперед, Цой напал на след; судя по их числу, перед ним шли четверо мужей, довольно крупных, если верить глубине оставленных на земле отпечатков, от ста тридцати до ста пятидесяти килограмм, а один весил почти сто семьдесят, но вероятнее всего нес что-то, может, добычу. Это не могли быть искатели - слишком велики, да и в четвертом они никогда не ходили, возможно, отряд собирателей - у них сильные и рослые нарасхват, но груженый из них только один, а собиратели стараются распределять груз поровну, значит, не прав и впереди шли не собиратели. Бездомные, заключил Цой, зарубили какую дичь и тащат в лагерь. Окончательно убедился в правильности догадки, незаметно сократив расстояние между ними настолько, что удалось расслышать гогочущие голоса и смех, уловить их удушливый смрад.

«Совсем дурные, - подумал искатель, - напрочь, бивни, страх потеряли, в ночь так орать. Не к добру...»

Четверо здоровых детин, облаченные в изношенную одежду, обшитую обрезками плотной кожи, поверх которой крепились железные щитки вдруг притормозили - его заметить не могли, исключено. Один из них, тот, что нес на бугристых плечах тушу кабана, как-то особенно недовольно ворчал. Их бормочущей речи Цой, как не старался, разобрать не мог; ему порой казалось, что и они редко себя понимают. Только когда глядишь бездомному в его налитые яростью глаза, понимаешь, что ничем хорошим встреча не кончится и без смертей не обойдется. Да и окрас их внушал страх: черствая кожа, измалеванная в цветах леса должна служить маскировкой, но если только от людей - запах человеческого тела, аромат плоти, столь любимый хищниками невозможно перепутать ни с каким другим.