Эти были еще совсем крошками, каждому не больше шести лет. В руках дети держали ножи, у одной из девочек был длинный и ржавый гвоздь. Блестевшие на грязных лицах глазки детей смотрели на Хрулеева, как энтомолог смотрит на пойманную бабочку.
— Какое же ты говно и трус. Стреляй же, Хрулеев, — проговорил мичман неожиданно тонким и высоким голоском.
Появилось еще пятеро детей с кусками колотого кирпича в руках.
Тотошка лаяла и металась как бешеная, дети молчали, они образовали круг сомкнутый вокруг Хрулеева и мичмана.
Мичман все причитал, его матерщина мешалась с мольбами стрелять в детей. Хрулеев наконец вышел из оцепенения. Он снял с плеча двустволку и прицелился в голову мальчика с арматуриной в руке.
Дети медленно двинулись вперед, сжимая круг вокруг мичмана, Хрулеева и бешено метавшейся собаки.
Хрулеев все целился и целился, ему почему-то казалось, что он не попадет в цель, хотя мальчик в футболке с Микки Маусом был уже в паре метров от него.
Хрулеев целился, но палец отказывался нажимать на спусковой крючок.
Мальчик просто прошел мимо Хрулеева. Дети как будто не замечали его, они шли к мичману.
Хрулееву вдруг показалось, что составляющие его собственной головы — глаза, нос, челюсти, уши, мозг стали чужими, как будто это были не его органы, а кого-то совсем другого.
Дети тем временем подошли совсем близко к мичману. А Хрулеев все целился и целился из двустволки в покрытую собачьими клещами и колтунами голову мальчика, но Хрулеева не отпускало ощущение, что за него выстрелить в мальчика должен кто-то другой, тот чужак, который вселился сейчас в тело Хрулеева.
Но он не стрелял, Хрулеев не знал почему.
Тотошка обезумела от лая и ненависти, но напасть на детей так и не решилась.
Мичман взмахнул кортиком, рука его дрожала и дергалась, казалось, что он хочет нарезать на куски воздух. Трое детей бросились на руку мичмана сжимавшую кортик, они разом навалились на нее, крепко прижав к земле.
Мальчик подошел к ставшей теперь бесполезной ладони мичмана, державшей оружие, и наступил на нее ногой. Мичман зарычал, как будто снова собирался блевать. Его глаза вылезли из орбит, во рту мелькнуло что-то красное, и Хрулеев понял, что мичман от злобы и безысходности жует собственный язык.
Но навалившиеся на руку мичмана дети пригвоздили его к земле, он не мог пошевелиться. Мичман все булькал, и Хрулеев услышал, что бульканье складывается в страшные слова:
— Ты мразь, Хрулеев. Трус и предатель. Ненавижу.
Девочка с ржавым гвоздем в руках наклонилась над мичманом и воткнула гвоздь ему в горло.
Что-то мерзко всхлюпнуло, и мичман захлебнулся собственной кровью.
Двое мальчиков бросили мичману в лицо куски кирпичей, превратив перекошенную предсмертной агонией рожу в кровавое месиво.
Над лесом вдруг повисла тишина, даже Тотошка заткнулась. Было слышно, как шумит ветер высоко в соснах. Еще Хрулеев слышал бешеный стук собственного сердца, или точнее говоря — стук сердца какого-то человека который по нелепой прихоти бытия был сейчас сознанием и телом Хрулеева.
Дети как по команде повернулись в сторону Хрулеева. Их блестящие на грязных лицах глаза выражали неподдельный интерес, как будто им показывали новый мультик Диснея или игру для Денди. А Хрулеев все целился, целился, целился в них из двустволки, и вдруг он понял что это бесполезно, что он не сможет попасть в них никогда, что человек управляющий сейчас телом Хрулеева не умеет стрелять из ружья.
Хрулеев понял, что он не человек больше, а просто животное, а животное всегда бежит. Собака скулила и металась у ног Хрулеева.
— Тото, за мной!
Фразу произнес чей-то чужой голос, говоривший губами Хрулеева.
Это было так странно.
Хрулеев резко развернулся и побежал. В спину ему летели брошенные детьми колья и куски кирпичей.
Хрулеев: Некрокомбайнер
3 октября 1996
Балтикштадтская губерния
Хрулеев шагал через поле, Тотошка бежала рядом.
Раньше здесь наверное росло что-то полезное, но теперь на поле царствовали только сорные травы и высокие уже пожелтевшие зонтики борщевика. Пахло прелой травой, и от запаха Хрулеева тошнило.
Распластанные к небу соцветия борщевика почему-то напоминали ему размазанное кирпичами лицо мичмана, он сам не знал почему.
У Хрулеева кружилась голова, он не ел ничего кроме найденных сегодня утром на рябиновом кусте ягод уже два дня. Желудок поднывал, Хрулеев сорвал какую-то желтую хворостину и шел, посасывая ее. Иногда он останавливался, чтобы попить воды из фляги. У Хрулеева была с собой железная тарелка, и из этой тарелки он поил Тотошку.
Сердце все еще бешено билось и никак не могло успокоиться. Странные и мучительные ощущения в области сердца сейчас сливались с нытьем желудка, создавая некую симфонию боли. Хрулеев понимал, что вода не заменит пищу, скоро он совсем ослабеет и не сможет идти. Он останавливался не только чтобы попить, но и чтобы отдышаться, и остановки становились все чаще.
В центре поля стоял комбайн. Комбайн тоже напомнил Хрулееву мичмана, уже мертвого мичмана. Комбайн лежал на боку, он действительно был похож на мертвого или уставшего человека, который, не совладав с тяжестью бытия, завалился и умер. Корпус комбайна проржавел, синяя краска облупилась.
Из кабины выглядывал позвоночный столб комбайнера, одной рукой скелет держался за открытую дверцу, как будто позвоночный столб собирался лихо выпрыгнуть из кабины и отчитаться перед председателем совхоза о перевыполненном плане по уборке озимых.
Судя по всему, над телом комбайнера долго трудились лесные звери, череп нашелся здесь же рядом с комбайном, он был совершенно бел, гол и чист, и блестел в лучах осеннего солнца.
Тотошка нашла в траве копчик комбайнера и принялась его с наслаждением грызть.
На проржавевшем корпусе комбайна красовалась сделанная черной краской из баллончика по трафарету надпись «ДЕТИ — ЗЛО. ГЕРМАН». Ниже надписи той же черной краской был нарисован портрет Достоевского. Хрулеев счел это странным. Дети, пожалуй, действительно теперь были злом, но ведь так было не всегда. Хрулеев не знал, кто такой ГЕРМАН и не понимал, при чем здесь Достоевский. Он просто прислонился спиной к комбайну и попил еще воды из фляги.
Сердце все еще бешено стучало, Хрулеев понимал что аритмия — первый признак хронического голода, первая ласточка того состояния, когда нехватка пищи начинает действительно угрожать здоровью.
— Я не могу стрелять в детей. Моя дочь — тоже ребенок, — сказал Хрулеев Тотошке.
Тотошка не ответила, она грызла копчик комбайнера. Хрулеев задумался, есть ли в копчике спинной мозг, и насколько питательным может быть полугодовой человеческий копчик.
— Но моей дочери среди них не было, — продолжил Хрулеев, — среди тех детей, что убили мичмана, ее не было. Я смотрел в их лица, нет, ее там не было. Ты ведь помнишь Юлю, свою хозяйку, да, Тото?
Тотошка отвлеклась от кости лишь на секунду, тявкнула и снова плотно вонзила зубы в комбайнеров копчик.
— Моя дочь в Оредеже, мы найдем ее, — сказал Хрулеев Тотошке.
Вновь накатила тошнота, нужно было отвлечься от мучительных ощущений, чем-то занять себя, и Хрулеев вынул из кармана бережно завернутый в носовой платок тамагочи.
Приборчик был куплен дочери год назад, тамагочи был зеленым, имел яйцевидную форму, на обтекаемом корпусе помещались шесть красных кнопок. Хрулеев нажал кнопку включения, тамагочи пискнул, и на загоревшемся экране появилось монохромное изображение могилы.
Изображение было привычно Хрулееву, электронный зверек, странная ушастая тварь, умер еще пару недель назад от голода и депрессии, вызванной недостатком игр. Но Хрулеева сейчас волновало не это, а низкий заряд батареи прибора. Новых батареек у него не было, а старые уже почти выдохлись. Хрулеев скорее выключил прибор, чтобы не расходовать заряд попусту.
То, что он до сих пор таскал с собой игрушку дочери, не было ни безумием, ни сантиментами. От этого тамагочи зависела жизнь Хрулеева, и он рассчитывал раздобыть в Оредеже батарейки.
