Консерваторы, фашисты, социал-демократы и иные противники Президента — выживают 3%
Коммунисты — выживают 0%. В связи с этим препарат полностью противопоказан коммунистам!
С осторожностью применять непьющим или слабохарактерным личностям, не способным вместить сознание Президента в собственный организм!
Состав: неотопогенные нейроны Президента (30% чести, 30% воли, 30% храбрости, 5% любви, 5% ненависти), изотонический раствор.
Производитель: Psychonautic Ltd, г. Балтикштадт, улица Владимира Скалона, промышленная зона 18, строение 23. Произведено по заказу Офиса Президента.
Примечание 1: Противопоказано применение препарата самим Президентом из-за риска возникновения явлений рекурсивного характера!
Примечание 2: В связи с экспериментальным характером препарата, все еще находящимся на стадии испытаний (по состоянию на 1 февраля 1996 года ), производитель Psychonautic Ltd с радостью примет любые отчеты о случаях применения препарата, однако производитель ни при каких условиях не несет никакой ответственности за возникшие побочные эффекты, в т.ч. повлекшие смерть в результате применения препарата.»
Хрулеев не понял даже половины написанного в инструкции и засомневался:
— Люба же бывший штурмовик? Значит, если мы вколем ей вот эту ампулу, то у нее будут шансы выжить пятнадцать процентов. Тут так написано, по крайней мере. А если не вколем — какие у нее тогда шансы выжить?
— Паршивые, — честно ответил анархист. Он уже закончил дезинфекцию Любиной титьки и теперь заматывал девушку бинтом, с трудом приподняв ее полненькое тело.
— Слушай, а может ее жгутом замотать, чтобы кровь остановилась? — предложил анархист.
— У нас нет жгута. И как она будет дышать, если ей грудь замотать жгутом, м?
— Я хуй знает. А как обычно дышат люди с пробитой грудиной, которым накладывают жгут?
— А ты уверен, что им накладывают жгут?
— Нет. Откуда мне это знать? Я же говорю, я артист театра, еще был санитаром в морге, а еще...
— Да насрать, кем ты был, — заорал Хрулеев, — Я тем более не знаю, я, блять, вообще грибификатор!
Анархист прервал перевязку и с восхищением взглянул на Хрулеева:
— Не, ну ты точно конченый отморозок. Убивает детей, влюблен в Любу, попадает в таблетку с двух метров левой рукой, так еще и грибификатор. Мда... И хули жизнь меня все время сводит с исключительно интересными людьми? Если бы наш Псковский народный театр до сих пор существовал, то я бы предложил режиссеру заебошить спектакль про тебя, Хрулеев. Ты нереально харизматичный персонаж, ты же понимаешь это?
— На, — Хрулеев швырнул анархисту шприц и ампулу Слезы Сверхчеловека, — Умеешь делать уколы? Хотя хули я спрашиваю, у тебя же в морге никто не нуждался в уколах, да?
— Не нуждался, — анархист вдруг помрачнел, — Но так уж вышло, что уколы я делать умею. Я их много в свое время сделал. Только естественно не пациентам в морге, а себе самому и корешам. Был у меня сложный период в жизни пару лет назад... Куда колоть?
— В вену на шее. Тут пишут, что так подействует быстрее.
Анархист продезинфицировал СИНЕВОЙ 95 Любину шею и вскрыл упаковку шприца. Хрулеев тем временем поднес к глазам бинокль и ознакомился с диспозицией на поле боя.
Судя по всему, битва все же окончится поражением ордынцев. Их осталось человек десять, германцев теперь было раз в пять больше.
Хрулеев рассмотрел Шнайдера, который, видимо, возомнил себя героем. Шнайдер выполз с позиций германцев и каким-то образом добрался прямо до местоположения последних сражавшихся ордынцев. Сейчас он прятался за сосной в паре десятков метров от места залегания противника и периодически поливал врагов огнем из калаша. Но за Шнайдером никто не последовал, остальные германцы вяло продолжали перестрелку, оставшись на своей позиции в лесу.
Толстый ордынец-пулеметчик все еще наворачивал круги по полю на колеснице, но из РПК почему-то больше не стрелял. Возможно, у него кончились патроны.
Присмотревшись, Хрулеев с удивлением заметил, что толстяк пьет водку. Ордынец как раз допивал бутылку, он вылил последние остатки водки в железную кружку, а потом ловко отправил их себе в рот, не забывая при этом править повозкой. Толстяк был совсем пьян, рожа у него вся раскраснелась. Колесничий выкинул опустевшую бутылку и извлек из мешка на телеге еще одну. Хрулееву это совсем не понравилось.
— Ну че там? — спросил все еще занимавшийся Любой анархист.
— Не знаю. Что-то странное. Ордынец на телеге пьет водку.
— Что же тут странного? Я бы тоже выпил с удовольствием. Может у него просто нервы сдали?
— Может, — ответил Хрулеев, — А может и нет. Но я надеюсь, что это не то, о чем я сейчас подумал. Ты вколол Любе препарат?
— Ага. Пока ноль эффекта. Ща рожу ей обработаю...
Ордынец на телеге тем временем развязал мешок, не тот, из которого он доставал бутылку водки, а другой. Хрулеев увидел, что в этом мешке лежит что-то большое и серебристое.
— Блядь. Все, — сказал Хрулеев дрогнувшим голосом.
— Ты о чем? — не понял анархист.
— О том, что мы все сейчас умрем. И ордынцы, и германцы, и мы с тобой. Вот о чем. У него Гипералкалоид Президента.
Топтыгин: Нулевой пациент
11 мая 1986
Закрытое административно-территориальное образование
«Бухарин-11»
Профессор Топтыгин не верил, не понимал. Ему говорили, но он с трудом осознавал смысл слов.
Это невозможно. Не бывает. Нарушение всех законов биологии. Все, что Топтыгин знал, и все, во что он верил, разваливалось на глазах. Башня науки и разума рушилась.
Профессор никак не мог влезть в костюм биологической защиты, Топтыгин дрожал всем телом, сердце в груди бешено стучало. Санитары помогли Топтыгину, и, надев биозащиту, он вошел в палату.
Пост, где нужно было надевать защитный костюм, теперь располагался в холле третьего этажа больницы. Он отделял от «чистой» зоны последнее «грязное» помещение — изолированную палату. В палате содержались единственные до сих пор остававшиеся в живых жертвы кукурузки — капитан химических войск и мальчик.
Окно палаты было затянуто изолирующей тканью, на потолке жужжали ртутные лампы.
Мальчик стоял в центре палаты, вокруг него толпился десяток врачей в защитных костюмах. Профессор грубо растолкал их всех и бросился к мальчику. Топтыгин не понимал, не мог осознать.
Еще час назад у этого мальчика не было кожи, у него вытекли глаза, выпал язык и половина зубов, началось разложение внутренних органов. Но сейчас мальчик стоял в центре палаты, он был бледен, но никаких следов поражения кукурузкой на нем заметно не было. Все было нереальным, профессору казалось, что он снова уснул в своем кабинете и видит чудесный невозможный сон. Глаза, язык, кожа, даже зубы во рту мальчика — все было на месте.
Но ведь это невозможно, отрастают только хвосты у ящериц, а у людей органы, тем более сожженные ВТА-83, никогда не регенерируют. Кожа конечно могла восстановиться, но только не в ситуации когда мальчик потерял ее всю, целиком. И не за час. И не после третьей стадии поражения кукурузкой.
— Здравствуйте, доктор, — вежливо сказал мальчик, — Я поправился. Мне было очень больно, но сейчас я здоров, честно. А мама придет забрать меня домой?
— Мама. Домой, — машинально повторил профессор, — Спектровик мне. Быстрее.
Топтыгин так волновался, что забыл включить радиорежим защитного костюма. Его приказа никто не слышал. Но спектровик был в руке у одного из врачей, столпившихся вокруг мальчика, и профессор выхватил у него прибор.
Руки у Топтыгина дрожали, красный луч спектровика заметался по телу мальчика.
— Откройте рот. Рот, — распорядился Топтыгин, голосовая мембрана его защитного костюма была активирована, поэтому мальчик услышал и послушался.
Ни единого следа кукурузки, ни одной синей точки. Мальчик был полностью чист, как будто никогда и не подвергался заражению. Профессор сунул кому-то в руки спектровик и бросился к капитану, лежавшему на койке в углу палаты. Здесь прибор был не нужен, капитан химических войск представлял собой бесформенный кусок кровавого мяса. Мертвый кусок.
