— А какая разница? Любые подойдут. Главное, чтобы остальные усвоили урок, — продолжал гнуть утвержденную линию я.
— В народе, кстати, уже идет молва о ваших делах. Липник, Кирна — это тоже ваша работа, да? И я еще, наверное, не обо всем знаю?
Я промолчал. Мои кулаки незаметно сжались. Надеюсь, на моём лице не написано, какие паскудные воспоминания вызвали во мне только что произнесенные им названия, которых я был бы рад никогда не слышать. Славомир лишь понимающе захихикал.
— А по телику-то вы, ха-ха, другое говорите. Видел я одного вашего недавно. Чинушу, типа, евразийского. Он аж слюнями брызгал, визжал, что, мол, не делает Союз ничего такого, что это все, мол, клевета и провокации. И происки, мол, капиталистов и прочих хренов моржовых. А они, евразийцы, мол, обязательно найдут этих, значит, «оборотней», и нещадно покарают. И так он это правдиво говорил, сука, что аж верить хотелось. А он, получается, врал, как сивый мерин!
— Псы из Содружества используют любой повод, чтобы начать лаять. Чиновники и дипломаты от них отбрехиваются. А мы делаем свое дело, — ледяным голосом продолжил врать я.
— И то правда. Я слышал, эти-то, из Содружества, страшную вонь развели. По всем своим каналам это показывают. Да так красочно, сука, что аж дрожь пробирает. Не жалеют времени, похоже, на эти свои репортажи. И откуда они, интересно, берут все эти кадры? Как будто по пятам за вами ходят, суки!
В моей памяти всплыли репортажи, которые мне тоже доводилось видеть. Зверства евразийских карателей на Балканах, где они пытались устрашить и подмять под себя независимые пока еще общины, были одной из центральных тем, транслируемых по основным информационным каналам Содружества. Кадры были и впрямь впечатляющие. Жизненные. Правдивые. В них хотелось верить. После этих картин жалкие оправдания китайских чиновников, лепечущих о каких-то «оборотнях» и «провокациях», звучали жалко, воспринимались не иначе как со злостью. Я несколько раз ловил себя на том, что сам изумляюсь их циничной и плохо отрепетированной лжи.
— Собаки лают, караван идет, — безразлично пожал плечами я, чувствуя, как внутри сгущается и подступает к горлу огромный черный комок ненависти к себе и ко всему остальному миру.
Мне очень не хватало в такие моменты «Валькирии». Не сраных тридцати миллиграмм этой новой хрени, да еще и разбодяженной пополам плацебо. Той самой, старой, настоящей. Хотя бы миллиграмм сорок концентрата, одной дозой, впрыснутой в вену, сладко растекающейся по жилам, поднимающейся по ним прямо к мозгу…
— М-да. А вы, значит, по телику такие из себя белые и пушистые, а сами играете в грязную, — хихикнул Славомир. — Покруче дедушки Ильина дела ворочаете, чтоб я сдох! Такая вот она, значит, цивилизация-то, будь она неладна. Не слишком-то далеко ушла от нашей не-цивилизации, я б сказал.
— Тебе-то что за дело? Ты свои бабки получишь! — рявкнул я.
— Мне дела нет, мое дело маленькое, — согласился Славомир, погладив приклад своего автомата. — В этом мире все едино, и там гавно, и тут залупа. А бабки, они, понимаешь, вроде как кармашек греют. Вот и вся херня, ребята.
Дорога заняла около двух часов. Ехали мы по бездорожью, избегали каких-либо огней, указывающих на признаки цивилизации. Остановились на пригорке метрах в трехстах к западу от освещенного парой тусклых огоньков хутора, расположенного на берегу Дуная. Когда-то тут была лесополоса, теперь лишь скелеты почерневших стволов, склонившихся или уже упавших и сгнивших. И все же это была достаточная маскировка, чтобы дозорный не смог нас засечь, глядя в бинокль.
Покинув БТР, пятеро ренегатов сразу закурили, пряча огоньки сигарет в ладонях. Мы втроем отошли в сторону, чтобы посовещаться. Локи был рад наконец заговорить по-английски.
— Эллой переводил мне, что ты ему втирал. Молоток, Сандерс. Так держать, — похлопал он меня по плечу. — Эти чертовы наемники, сколько б им не заплатили, не будут держать язык за зубами. Из их уст молва разойдется по всем кабакам в радиусе сотни миль. И пусть евразийские ублюдки хоть захлебнутся от злости, никто им не поверит. Черт, до чего же мне нравится эта операция! До чего тонко и красиво! Ради такого, честное слово, стоило десять раз пройти через Грей-Айленд.
— Евразийцы восприняли это очень близко к сердцу, — счел я нужным поделиться своей тревогой, которую не мог выражать при наемниках. — Ты же видел данные разведки. И слышал, что говорят в кабаках. Они создали аэромобильные группы, которые ищут «оборотней» по всей округе. Объявили награду за наши головы. Рано или поздно мы столкнемся с ними лоб-в-лоб, либо нас просто сдаст какой-то наемник, и мы попадем в западню. Это становится слишком опасным. Пора сворачиваться, сержант!
Сержант глядел на меня, как-то странно улыбаясь и поджав губы. Он не стригся все эти месяцы, и теперь его волосы с седыми кончиками доходили до плеч. Отпустил себе усики и оставил клочок волос под нижней губой, чтобы больше походить на китайского офицера, в роль которого он вжился. «Командир Чхон». Я так и не задал Локи вопроса, который задал настоящему Чхону в марте этого года, когда он отправлял нас на это проклятое задание. Однако, чем больше времени я проводил с ним, тем прочнее укреплялся в своей догадке.
— Ты говорил это уже после первого рейда, Сандерс, — дождавшись, пока я закончу, терпеливо ответствовал Локи. — От тебя исходили такие же пораженческие настроения после второго. После третьего ты скулил пуще прежнего. И что же? Все идет как по маслу, и с каждым разом все лучше. Мы неуловимы как призраки. И мы уже сделали больше, чем какой-либо другой из отрядов, заброшенных на Балканы. Ты видел новости, капрал? И ты станешь отрицать, что наши действия успешны?!
Я покачал головой. В моей памяти всплыли слова другого, настоящего Чхона. Слова, которыми он ответил на мое недоумение, появившиеся, когда я узнал об истинной цели операции.
«Эта операция чрезвычайно важна. От ваших действий зависит, кто станет победителем мощнейшей информационной войны. Ваш успех будет иметь важнейшее, возможно даже решающее значение для господства над Балканами. Каждый удачный рейд, проведенный вами, создаст картинку, которая заставит десятки тысяч людей, черпающих информацию из наших каналов, ужаснуться злодеяниям русско-китайских захватчиков и отвернуться от них. Каждый ваш успех уменьшит количество наших врагов на тысячи, а значит, сохранит жизнь тысячам солдат Содружества, которые будут сражаться на Балканах, когда пороховая бочка, на которой мы сидим, наконец взорвется. Вы должны быть горды, что вам доверена такая честь».
Однако я не мог заставить себя почувствовать гордости из-за этой «чести». Для этого во мне было слишком мало «Валькирии».
— Да у него просто кишка тонка, сержант! — вызверился на меня Эллой, который невзлюбил меня после первой же операции. — Не годится он для настоящей работы! Мягкотелый, слабый духом! Хочет быть рыцарем в сверкающих доспехах. Тьфу! Победить в войне, не мараясь в говне!
— О, да ты поэт, оказывается, — усмехнулся я опасно, сжав кулаки. — Только стихи у тебя херовые!
Я тоже невзлюбил Эллоя. С первого же рейда, в Кирне. Когда я понял, что мне не придется рассчитывать на его помощь в тот момент, когда действия Локи окончательно выйдут из-под контроля.
— Нам была поставлена цель провести не меньше двух рейдов, а дальше смотреть по ситуации, — снова заговорил я, обернувшись к Локи, глядящему на меня с усмешкой, сложив руки напротив груди. — Было приказано провести здесь не больше трех недель, если только!..
— Я знаю, что нам было приказано, капрал.
— Этой ночью мы проводим четвертый рейд. И скоро будет два месяца, как мы на Балканах.
— Наши приказы оставили нам определенную свободу действий.
— Ты хочешь кому-то что-то доказать? Показать настоящему Чхону, как ты хорош?
Это был первый раз, когда я намекнул на схожесть его фамилии с фамилией генерала. Не знал, как он отреагирует. Но Локи остался спокоен.
