народ или Царя! В Тридевятом это вещи разные.
– Убью суку! – заорал пьяный мужицкий голос, и послышался глухой удар, наверное, табуреткой по лицу.
Илья сидел молча. Аленушка достала сигарету и закурила. Дым смешался с пропитым воздухом и растворился в нем. Богатырь сделал глубокий вдох и запел. Тяжело, хрипло, как поет паровоз в момент прибытия на станцию. Грубый бас разносился по кабаку и заставлял заткнуться суматоху:
Как с далекой Луны
Король ехал с войны.
Десять лет он воевал,
Дом родимый защищал.
Не видал жену и дочь,
На него похожа в точь.
Не видал родимый край,
Где не жизнь, а просто рай.
Пьющие, дерущиеся затихли. Аленушка забыла про сигарету и впилась своими красивыми глазами в богатыря.
Ах, зачем я воевал,
Король горько зарыдал.
Дом родимый оставлял,
Жену, дочку не видал.
В тишине открылась дверь, и тусклый свет опустился на грязные столы. Вбежал Ванька Малой, перепуганный, грязный и с вечной цигаркой в зубах. Услышав песню, Ваня замер. Хотя слова, как осиный рой, жалили рот изнутри и пытались вырваться.
Вышел старец из толпы
И сказал царю на ты:
Ах, затем ты воевал,
Чтоб стоял родимый край,
Чтоб стоял родимый край,
Чтоб не жизнь была, а рай.
Илья закрыл глаза. Это не он пел, это пели богатыри, спившиеся и потерянные, это пели люди, на чью жизнь не выпало подвига. Кабацкий народ сначала неуверенно, потом все с большим напором подхватил песню:
Потому жива и дочь,
Не убили ее в ночь.
Потому краса-жена не обругана, цела.
На границе ты стоял и мечом нас защищал.
Потому стоит твой край
И не жизнь, а просто рай.
Песня кончилась. Словно волна, накатившая на берег, оборвалась и превратилась в пустую тишину. Редкую для этого заведения. И в этот момент Ванька Малой прокричал:
– Товарищи! Крестовый хутор горит!
День был солнечный. Ветер играл с листвой и гонял непослушных мошек. Где-то далеко в большом городе молодая пара выбирала квартиру попросторнее. Дети подросли и готовились пойти в школу, а значит, требовалась дополнительная комната. Квартира Федора Ивановича сначала сдавалась, а потом была удачно продана. Так недвижимость мертвого почти превратилась в дополнительную площадь для подрастающего.
– Я вот думаю, правильно ли мы поступили. Все-таки отец мой. Нельзя так с мертвыми обращаться, – готовя кофе, произнес мужчина лет сорока с лысиной на макушке.
– Все правильно сделали. Ему какая разница? А мы лучше за школу будем платить, чем за место на кладбище, – ответила молодая женщина лет тридцати пяти. – Все же ради детей.
Ложечкой помешивала сахар в черном напитке. Дзынь-дзынь. Дзынь-дзынь. Кухня, не самая дорогая, но выбранная со вкусом, купалась в солнечных лучах.
– Тоже правильно. Мертвому все равно. Но вот поехать мне стоило. Проститься еще разок.
– Ты уже простился. Дома не бываешь на неделе, хоть на выходных с нами время проведи. Детей в аквапарк обещал сводить. Они вообще отца не видят.
– Не проснулись еще? Бандиты наши?
– Скоро встанут. Кстати, заедем в молл по дороге? Я новое платье приглядела, хочу тебе показать.
Мужчина и женщина поцеловали друг друга стандартным супружеским поцелуем. Без страсти, без огня, но с огромным чувством благонадежности их отношений.
На кладбище было тоже солнечно, почти уютно. Кого-то хоронили, кого-то выкапывали. Двое рабочих пыхтели над могилой Федора Ивановича.
– Нужно до обеда управиться. Там нового жмура подвезут, просили убрать территорию. Сверху накинут.
– Вот, блядь, люди. У меня теща сдохла, терпеть ее не мог, а все равно плачу за место. В этих ничего святого нет.
– Ты давай копай. Наше дело – не судить, а работать. Мне вот похрен, что со мной после смерти будет. Сдохну же.
Мужчины ловко орудовали лопатами и скоро докопали до гроба. Пять лет не пошли изделию на пользу, но в целом конструкция сохранилась.
– Опа! Да это же алюминиевый! На хера такой дорогой покупать, если все равно выкидывать?
– Чтобы на похоронах не стыдно было. Че, сдадим? По косарю выйдет.
– Ясно дело. Пакет принеси, жмура переложим.
Рабочие начали открывать гроб, но тот не поддавался. Решено было ломать топором, ведь принимали все равно по весу. Гроб держался как мог, но спустя пару минут стараний крышка съехала в сторону.
Во время последнего удара топором один из мужиков громко пернул, что вызвало смех у его коллеги.
– Имей уважение к мертвым, сука, – проговорил он сквозь хохот.
– Сам меня чебуреками угощал. Иди крышку поднимай, я пока пакет расстелю.
Черные натруженные руки взялись за искореженный гроб и с силой дернули в сторону.
– Валера! Хочешь прикол? А жмура-то и нет!
– Как нет?
Недавно пернувший заглянул в гроб и почесал голову.
– Ну и х*й с ним. Нам меньше мороки.
– Валенька, а ты чего такая грустная?
Мертвые старики сидели на скамейке, выструганной из гробовых досок. Солнце просыпалось и освещало обновленный Крестовый хутор. Никогда здесь не было такого порядка, никогда не было такой чистоты и симметрии. Часть склепов перенесли, часть отстроили заново и даже оборудовали танцевальную площадку, где по вечерам давали концерты. Оказалось, что многие из мертвых при жизни своей любили музыку и неплохо играли на ложках, барабанах и бутылках. На последних особо преуспел Вмятыш. Даже Федор Иванович вспомнил молодость и заказал гармонь, однако поставки материалов стали нерегулярными.
– Федор Иванович, страшно мне. Знаете, никогда я так не жила, чтобы радоваться новому дню и не думать о прошлом. Боюсь, что не будет так долго, боюсь, что закрою глаза на секунду – все исчезнет и сотрется.
Федор Иванович задумчиво потянул сигаретный дым. Последнее время под кожей стало появляться странное движение, почти неуловимое, но частое. Стоило закурить, как все прекращалось. Пенсионеру бы вспомнить про Дружка, однако с таким количеством хлопот думать о червях было последним делом.
– Знаешь, Валенька, лучше потерять, чем не иметь вовсе. Я недавно это понял. Мы так живем, чтобы максимально скопить и владеть этим до самой
