слугам государь отогнать гонца невестушки. Не выходит дело. Велит слугам государь в воду птицу кинуть. Да не лыком, по умыслу Ивана, шит голубок. Не тонет, а приговаривает: «Ротик, ротик, пей воду!» Выпил воду и опять к окошкам полетел. Увидал это царь, велел в печь горячую птицу кинуть. Не горит голубок – приговаривает: «Ротик, ротик, лей воду!» Весь жар залил. Вспорхнул, влетел в горницы, отыскал щелку малую, к Ивану протиснулся. Передал птице молодец для жены письмецо.
Возвращается назад голубок. Не чует ворона черного – Кощея Бессмертного. Как заметил царь ношу-грамотку, к гонцу кинулся. Левым крылышком над маленькой птахой взмахнул – мертвой водой взбрызнул. Камушком на травушку в бору сыром голубок упал. Прочитал тесть письмо Ивана. Раздумался. Заплакал было, да утешился: «Много ли другого горя было? Никого вернее Алатырки не сыщешь. Дочь-злодейку не помилую.» Правым крылышком над птахой маленькой взмахнул – живой водой взбрызнул. Воротился голубок к Гостимире.
Проводила царевна мамок за дверь. Сидит, дрожит, письмо читает да шепчет: «Иванушка! Иванушка!» А дал ей муж такую весточку:
«Свет мой! Видеть тебя хочется, ажно тошно стало. Держать тебя за руки белые, целовать в уста сахарные. Да не простил батюшка ни за советника, ни за свадебку нашу развеселую. Не велит к Гостимире моей воротиться. Коли убегу – слуги царские успеют пшеницы насеять, вырастить ее, сжать, смолотить, в муку обратить, семь печей хлеба наготовить, тот хлеб поесть да вдогонь ехать, а меня изловят, на куски изрубят. Одно средство есть нам вместе жить. Доберись до ларца со смертью Кощеевой. На кусочки его разбей. Зайца пополам разорви. Утку в голову ударь, заставь яйцо выронить. Яйцо разбей, у иглы, что внутри, кончик отломи. Построим потом свой терем, будем себе жить-поживать, добра наживать да медок попивать!»
Стянула с себя Гостимира кику 8 бабью. Отворила дверь в свою горницу и велела мамкам громко:
– Вы мне косу плетите по-девичьи. Вы постель мою снесите изрубить да сжечь. Явится Иван-царевич – смолой с ворот облить прикажите.
Испугались кикиморы, рассказали обо всем Кощею. Пришел он скоро к дочери в горницу, обнял чадо свое крепко и молвил: «Ты прости, что не верил! В десять раз сильнее теперь любить стану!» Начал Гостимиру в уборах девичьих везде с собой брать, рядом сажать. Помогала царевна теперь править – разумно да с усердием. Замуж не рвалась, хоть и сватов засылать пытались. До сих пор так живут, не нарадуются.
О том, как Иван с семьей Кощея обошелся, в царстве молодца узнали. Одни строго судили: «Жалко девку-то!», иные отшучивались: «Не человек же она! Вы по плесени в бане поплачьте-ка!» Пугается Василий: сын его не ест, не пьет, на охоту не ездит, на пиры лика не кажет, хоть на печке сиди – все равно трясется, зубами щелкает, а в забытьи шепчет: «Гостимира!»
Вздумал советник, как развлечь царевича. Послали сватов к царю Афрону просить дочь отдать. «Не отдам девку – мала еще!» – отвечал царь Афрон, а сам думает: «Не позорить Ивану дочь мою, как Кощееву!» Послали сватов к царю Берендею просить дочь отдать. «Не отдам девку – за другого просватана!» – отвечал царь Бернедей, а сам думает: «Не позорить Ивану дочь мою, как Кощееву!» Послали сватов к царю Далмату. «Не отдам девку – непутевый жених ваш!» – отвечал царь Далмат и велел слугам в горнице полы мести так, чтобы пыль на сватов летела. На том царевны и кончились.
А Иван – не мужичек с ноготок, борода с локоток. Дочки боярские, дворянские, купеческие да крестьянские об нем украдкой вздыхали. Вздумали Василий с советником со своей земли невесту выбрать. Созвали всех в гости. Собрались девицы нарядные – одна другой краше. Между ними молча ходит Иван-царевич, ищет косы черные, стрелы золотые. Никого нет милее Гостимиры!
Просит сын батюшку: «Позволь на высоком берегу терем выстроить. Девицы пускай сапоги наденут железные, колпаки достанут железные, посохи возьмут железные и до моря, куда речка бежит, пешком дойдут и назад воротятся. С работой управлюсь до того, как невесты путь закончат – ни на ком во век не женюсь, да и ты о том просить не будешь. Не успею – новую царевну в семью введу с охотой, мужем хорошим стану.» Дал согласие государь.
Трудный уговор Иван выдумал! Нелегко пришлось красным девицам. И по чистым полям шли, и по темным лесам, и по высоким горам. Целовали ветра лица белые. Развлекали красавиц птички певчие. Так бывало, что местами руку за руку закидывали, ногу за ногу волочили, где шли, где катком катились. Сам царевич трудился с утра до ночи…
…Мычание во дворе раздалось. Щенок первым к двери побежал, скрестись начал:
– Это Василиса!
– Воротилась Премудрая?! – обрадовалась хозяйка.
– Так поздно прийти только я могу, Ягиня! – раздался голосок звонкий с крыльца.
Гостья вошла, гремя железом.
– Что же это? – удивилась рассказчица, песика на руки взяв от страха, что начнет зверек вещи чужие грызть.
– Сапоги железные изношенные, колпак железный изорванный, посох железный изломанный.
– Ты с дороги! Голодная?
– Булку по пути к тебе пожевала, – гостья хлам с себя стаскивала заторможенно, а в глазах печаль стояла.
– Устала? Ужинать? Сходи умойся пока.
– Да стерла уже пыль дорожную – слезами!
– Василиса, – попросил щенок, носиком к гостье тянувшись, – чем кончилась сказка?
– Сказка? – всхлипнула гостья.
– Вроде той, где у меня ноги из угла в угол, губы на грядке, нос к потолку прирос, – подсказала Ягиня, осторожно опуская щенка на пол.
– А-а-а! – улыбнулась слабо Василиса. – Ладно. Ну… Пришли девицы на берег высокий. Терем там стоит красивый, крепкий. Встречает Иван-царевич путниц, речь заводит: «Опоздали вы! Кончена уж моя работушка.» Опечалились странницы. Да одна, Василиса Премудрая, указывает: «У порога топор лежит. Под окном молоток притаился. Рубанок у ворот на лавке сидит. Долото из кустов подглядывает, нас подслушивает. А ежели не убрал за собой Иван-царевич, то работа его не окончена!» Согласился государь с девицей и велел сыну объявить, которая из путниц ему более всего по нраву.
– Дозволь, батюшка, в терем за перстеньком сходить?
– Ступай.
Поднялся Иван-царевич в тереме на башенку, в речку прыгнул и утонул.
В славянской мифологии оборотни, сохраняющие в зверином облике человеческий разум
Русалка
К ужину
Щеки
Подвески, крепившиеся на Руси к головному убору
