И мы мотались по космосу месяц, потом — ещё и ещё месяц, это было как в дурном сне. Мы прыгнули к Земле, точно по старому курсу, но там была абсолютная пустота, будто Солнечной системы никогда не было. Застрелился Сабуров. Несколько ребят из обслуги жизненного цикла синтезировали какой-то особо убойный спирт и упились насмерть. Два инженера то ли рехнулись, то ли их депрессия перехлестнула через край: они пришли в ангар и открыли там одну стартовую шахту. Лучше бы стрелялись, честное слово…
«Святой Пётр» снова ушёл в глубокий космос, дни текли за днями в чёрной тоске. Никто не мог принять решение.
В конце концов Стас, который заменил старпома, и несколько его товарищей пришли к капитану на серьёзный разговор. А я сидел в рубке связи, крутил то и сё, случайно запустил селектор из кают-компании — и всё слышал, что совершенно не должен был.
Стас сказал:
— Антон, хватит тянуть. Команда устала. Парни от безысходности уже на стенку лезут. Мы тут — как смертники, которым отсрочили приговор. Скоро ресурсы истощатся так, что жить будет нечем… может, пора уже связаться с Океаном?
А капитан ледяным тоном сказал:
— Интересно, какими словами вы будете разговаривать с шельмами, чьих деточек мы собирались сдать на мясо? Это уж не говоря о том, как бомбили Эльбу, Стасик. Что-то мне подсказывает, что они — в курсе… прошёл слушок, что кто-то там выжил…
Стас ответил:
— Вообще-то, про «деточек на мясо» знали только вы с Ванюхой. Команда — да и я, чего там, — до сих пор в шоке от этого фильма после той декларации. Я-то, как дурак последний, воевал не за деньги, а за Родину… но что уж, ничего не докажешь. Приказы мы исполняли преступные, ага. Ну так вот вернёмся туда, где ответим за эти преступления и, быть может, искупим чем-нибудь — это будет лучше, чем сдохнуть от голода спятившими от безнадёги в этой высокотехнологичной консервной банке.
Капитан сказал — и я чувствовал, как он потихоньку приходит в бешенство:
— Ну что ж. Раз вы решили брататься с шельмами — вперёд, флаг в руки. Если желающих найдётся много, я переложу курс прямо сейчас, — и врубил трансляцию на весь крейсер. — Экипаж, — сказал с тихой и страшной злобой, — поступило предложение отправиться на Океан-два и покаяться там в грехах наших тяжких. Если кто-то хочет пожить в ледяной пустыне, утыканной взрывающимися железками — можете кинуть сообщение мне на бортовой комп.
Внутри меня всё заметалось. Мне хотелось. Мне не хотелось. Я вспомнил, как попытался предупредить людей на Эльбе, как тогда мне было… половинчато и ужасно… и сейчас было ровно так же. Шельмы, конечно, встретят нас не более любезно, чем штатники… но всё равно ведь нет никакой надежды и никакого выхода!
И я черкнул в бортовую директорию: «Хочу».
Видимо, желающих было много, потому что уже минуты через две Стас сказал:
— Ну что, Антон? Видишь, надо возвращаться. Там есть наши…
— Хорошо, — ответил капитан. — Если они вам всем «ваши».
Он переключился на селектор и сообщил, что ждёт навигаторов на мостике. Что «Святой Пётр» меняет курс. А у меня было холодно и тяжело в животе.
Пока курс пересчитывали и перекладывали, я принял решение. И сходил к Стасу, как только у него оказалось свободное время.
На борту уже считалась ночь, но это было совершенно неважно. Всё равно мы все спали исключительно паршиво.
Стас меня впустил.
— Можно я блокирую селектор? — сказал я сходу.
— Зачем? — удивился Стас. — Санька, у тебя паранойя?
Но мешать мне не стал. А я… я опять чувствовал себя предателем. Мне уже не впервой было чувствовать себя предателем, но теперь от этого зависила жизнь не каких-то там сомнительных людей на Эльбе, а моя — и моих товарищей. Я ему в подробностях объяснил. Видимо, был ужасно убедителен, потому что Стас прислушался.
Он очень много видел в жизни, Стас. И мне казалось, что он единственный человек на борту, у которого ещё работает и хладнокровие, и здравомыслие.
И весь прыжок к Океану я был как на иголках… да нет! Я чувствовал себя так, будто меня в кипятке варят. Мне было страшно — и я даже не знал, за кого или за что мне особенно страшно.
Я ведь вышел на связь. Вызвал Океан.
И увидел того самого наголо бритого парня с ослепительной голливудской улыбкой. Он вправду улыбнулся:
— Говорит посёлок Медузий. Саня? Какая встреча!
Я уже сто лет не видел, чтобы люди так улыбались.
— Говорит «Святой Пётр», — сказал я, а язык у меня еле ворочался. — Мы бы хотели… в общем…
— В общем, — ледяным голосом сказал капитан у меня за спиной, — на борту есть такие, кто хотел бы сойти на грунт. Примете?
— Вам нужен транспорт? — спросил этот парень. Как-то странно его звали… Алекс? Алик?
— Нет, — сказал капитан. — Наш маленький шаттл спокойно закинет всех уцелевших. Не так уж их много. К тому же кое-кто останется на крейсере, я думаю.
— Хорошо, — сказал этот парень. Я вспомнил: его звали Алесь. — Мы ждём, — и дал точные координаты места посадки.
— Ожидайте, — сказал капитан. Улыбнулся, как улыбается череп.
Нас правда оказалось не так уж и много. Сойти на Океан решили человек пятьдесят и, конечно, Стас. На посадке я попытался поймать его взгляд, но он распоряжался, и у меня не получилось.
Наши устроились в пассажирском салоне, я увидел всех разом — я давно уже не видел всех разом, никаких парадных построений на мостике не было с того самого дня… я поразился, как выглядит наш экипаж.
Все, вроде, брились, одежда на всех была чистой — ну, ставнительно, потому что на переработке воды мы всё-таки экономили — но лица казались совершенно неживыми. Может, из-за тусклого света, конечно… но я не уверен.
Космос вокруг Океана оказался не совсем мёртвым: несколько раз мы услышали, как пищит встречный спутник. Я подумал, что спутники остались ещё с довоенных времён — вряд ли с ними есть связь у выживших внизу… но у меня затеплилась какая-то ненормальная надежда.
Турбулентность была довольно сильная, и садились мы на ночную сторону. Я думал, в лучшем случае будет видна посадочная полоса, уж как-нибудь они обозначат её в глухой темноте мёртвого мира — но вдруг увидел внизу посёлок.
Его было отлично видно с нашей низкой орбиты: он сиял, горел, светился живым электрическим светом. Он был такой живой в этой мёртвой и ледяной пустыне, которую мы за собой уже оставили, что у меня слёзы навернулись на глаза.
И мелькнула мысль: «Возвращаемся домой», как бы дико это ни звучало.
Шаттл опустился на широкую взлётную полосу, освещённую, как на Земле. И сразу почувствовалось, что тяжесть тут… в общем, почувствовалась тяжесть, с непривычки даже дышалось тяжеловато.
Из люка резануло солёным морозным ветром — сразу захотелось во что-нибудь закутаться, было ужасно холодно. Наши столпились у трапа, а местные подогнали к трапу пассажирский эргомоб.
Дивная девушка в куртейке с пушистой оторочкой нам крикнула:
— Спускайтесь и идите в тепло!
Местные были одеты на удивление легко. В ветровках каких-то, чуть не в свитерах. И они так странно выглядели… Видимо, специально к нам не прислали шельм, но люди казались неуловимо похожими на них. Мы глазели на девушку, на первую девушку за эти жуткие месяцы, совершенно очаровательную, но…
У неё была голубовато-белая кожа и чёрные глаза, как у тюленя.
— Что, интересно? — рассмеялась она, когда Стёпа Муратов уж совсем нахально заглянул ей в лицо. — Это биоформ. Начинается осень, потом зима будет, морозы — в этой форме людям намного удобнее и приятнее. Захотите — вам тоже сделаем.
На базальтовом поле стояли два тяжёлых грузовых модуля, а за ними мне померещилось шедийское «летающее блюдце». Но настоящего космопорта не было. Его заменяло небольшое здание у ангаров, на котором светились голубые руны шельм, как ледяные, а рядом голубая неоновая надпись по-русски: «Посёлок Медузий». И у меня опять перехватило горло от странного ощущения незнакомого, но родного дома.
Мы вышли в ледяной вечер. Нас встречали местные, среди них и шедми были. Они протягивали одеяла и куртки, мне сунули стакан с горячим чаем. Нам говорили: «Заходите, заходите», маленькое здание показалось мне заправским терминалом в космопорту, я уже хотел туда войти, и вдруг кто-то из наших крикнул:
