— Как вышло, что ты пришёл с людьми, брат? — неожиданно резко спрашивает Лэнга, оборвав тёплую тишину.
Данкэ поднимает голову, смотрит Лэнге прямо в лицо — и чуть раздувает ноздри, словно хочет подчеркнуть: вина не мешает ему дышать.
— Ты спрашиваешь, ради чего… — Данкэ не закончил, но я мысленно слышу окончание фразы: «ради чего я выжил?»
Лэнга чуть вдыхает, собираясь что-то сказать, но его опережает Тари:
— Мы все знаем, — говорит она. — Ради детей. Дети должны жить или — сгнить воде!
Это звучит так уморительно по-детски, что Лэнга моргает, а Данкэ молча сводит ладони. Раздвигает пальцы, расправляя перепонки, сдвигает снова. Трогает на переносице «шаманских» рачков, шуточный символ научного сообщества Шеда.
— Сгнить воде… На Океане Третьем вода была… нет, не гнилая, конечно. Но и неживая, — говорит он медленно. — Мы его постепенно оживляли. Терраформеры постепенно приспосабливали этот мир к нам — и я видел, как оживает вода. Как раз накануне войны наши биологи запустили в Океан Третий светлячков. Знаменательный день…
— Ты разрабатывал свою смесь для терраформеров? — спрашивает Хао, чуть улыбаясь. — Коллеги поражались. Говорили: надо быть гением или хвостом вперёд нырять, чтобы адаптировать для малышей консервированную пищевую массу таблетками от несварения! Самый быстрый и дешёвый вариант, какой только можно вообразить.
Данкэ так и не разводит ладони.
— Так очевидно же, — говорит он, пожалуй, польщённо. — Не таблетки, конечно, но пищеварительные ферменты тюленей, которые на таблетки тоже идут — практически аналог наших. Любой медик знает, как это работает. Я почти не сомневался, что никаких осложнений не будет, но проверял методику. На Океане Третьем я писал вторую книгу о ней, уже специально для терраформеров, с таблицами микроэлементов, дозируемых в зависимости от состава местной воды. Идеальные условия для научной работы: большая колония, сложные условия… четыре платформы типа «плавучий остров», взрослых чуть больше семисот — и дети. Людей там не было, поэтому и наших военных там не было, только орбитальный заслон. А война началась чудовищно быстро: в тот день мы утром получили сообщение о вооружённой стычке с людьми на Океане Втором — а вечером уже был бой с людьми на нашей орбите.
— Говорят, на Третьем шли бои? — спрашивает Тари. — Не на орбите, а внизу?
— Говорят, — подтверждает Данкэ. — Но сам я не видел, не успел увидеть. Мы решили, что детей надо немедленно везти домой, подальше от этого кошмара. За ними прислали транспорт с Шеда, я был среди сопровождающих. Транспорт атаковали люди. Так я и попал… на третьи сутки войны.
— И каково общаться с людьми? — спрашиваю я и тут же жалею: вопрос никак нельзя назвать хорошо сформулированным. Но Данкэ отвечает.
— А ты общался с ними до войны, брат?
— Да, — сознаюсь я, чувствуя что-то вроде стыда. — Моей наставницей по языкам Земли была человеческая женщина. Но до войны всё было совсем иначе… и мне могло льстить, что человек хвалит мою способность усваивать чужую речь. Я же хотел спросить: каково общаться с людьми на войне?
— Не общение, — говорит Данкэ. — Резня. Был бой, уже на борту. Я впервые пытался убить человека. В тот раз не вышло… я неважный боец… и меня останавливало… ощущение живого… не знаю… я помнил людей до войны… мне казалось, что всё это безумие — какая-то страшная ошибка. Кажется, я тоже боялся непоправимо ошибиться. Но меня ударили электрическим разрядом — и я очнулся уже в чужом трюме. В качестве… люди называли это специальным словом. Что-то похожее на «трус, который захотел выжить, поэтому попросил его не убивать»… не знаю… не точно. В общем, это у них в обычае: на войне они убивают не всех, некоторых оставляют… не знаю… в рабстве?
Слово звучит дико.
Хао поражённо спрашивает:
— Но рабство — это что-то из древнейшей истории? Те, кто рыл каналы и строил подземные жилища ради милости Хэндара… отказавшиеся от себя, орудия в руках богов? Какая-то заросшая ракушками древность… ты — раб? Не представляю.
— Не совсем так, — Данкэ говорит медленно, будто пытается налить мысли в строгую форму, не расплескав. — Люди считают, что раненный в бою как бы теряет собственную волю и должен говорить то, что ему прикажут; по-видимому, их сородичи так себя и ведут. Так что мне пытались приказать, люди пытались приказать мне отвечать на какие-то вопросы. Вдобавок считали, что, причиняя мне боль, вынудят меня говорить — неважно, что я об этом думаю.
О да, думаю я. Люди причиняют боль, добиваясь ответов на вопросы, потому что их сородичи в таких случаях часто отвечают. И это быстро усвоили наши. Целый миг я чувствую, как грива приподнимается вдоль позвоночника от омерзения… Кэно избавил меня от работы в контрразведке. «Контрразведка» — мерзкое слово. Уродливая помесь, чужое слово из наших корней. «Спецслужбы» — ещё одно чужое слово, с грязным подтекстом, похабный эвфемизм в человеческом духе… Кэно, Кэно…
— Ненавидишь их. Людей, — говорит Лэнга. Звучит утверждением, а не вопросом.
— Не всех, — говорит Данкэ задумчиво. — Были исключения, и сейчас есть исключения. Но тогда, в тот момент никаких исключений не было — и я ненавидел, как никого и никогда. Даже не знал, что умею так ненавидеть. Я обрёл силу Хэталь, родичи! — и улыбается. И Лэнга понимающе улыбается в ответ, и я хорошо понимаю, что он имеет в виду, а Данкэ продолжает: — Сила Хэталь — это не цитата из мифа, это правда. Люди надели мне на запястья металлические браслеты, скованные цепочкой, а я порвал эту цепочку и сломал шею одному… голову свернул, как крачке. Я думал, я такой мирный… я даже в детстве не дрался, не любил. Такой, знаете, донный рачок, краб-книгоед… Но я же сопровождал бельков — а люди… не знаю, забрали их, убили… стоило мне это понять, я превратился в мифического персонажа. Знаете, из тех, что раздирали пасть железным драконам и белых ревунов голыми руками душили.
— И после этого люди ещё пытались заставить тебя отвечать? — спрашиваю я.
Ноздри Данкэ яростно раздуваются, он облизывает бивень. Молчит.
— А о чём они спрашивали? — любопытствует Аэти.
Данкэ фыркает:
— Я почти ничего не понял. Кажется, им нужна была какая-то тактическая информация, но у нас разнятся термины — а в космических щитах и прочем подобном я ничего не смыслю. На мне была форма Армады… мне дали её второпях, но, вероятно, они решили, что я — боец. Тогда меня удивило, что они меня не убили. Я решил, это оттого, что в тот момент людям нужна была любая информация о готовности к войне на Шеде, и они надеялись, что мы хоть что-нибудь им предоставим. Врагам, убившим наших детей… странная идея… Но вскоре я понял: мы были материалом для экспериментов.
— Как — материалом?! — поражается Тари. — Как креветки или евражки?!
— Вроде того, — Данкэ смотрит сквозь неё, в свою память. — Они выясняли, как шедми ведут себя, когда им нечем дышать. Легко ли нас заставить. Можно ли сломать. Можно ли причинять нам боль и обещать прекратить, если начнём отвечать на вопросы. Очевидно, решили, что нельзя, если шедми не покрыт пухом: сила Хэталь, — и грустно усмехнулся. — Конечно, как врач, я понимаю: выброс гормонов стресса, боль блокируется яростью, остаётся одно желание — убить… и физическая сила ощутимо увеличивается. А ведь мне всегда казались варварским преувеличением древние легенды о воинах, в ярости вспарывавших бивнями живое тело врагов, чтобы напиться крови — но, похоже, легенды оказались правдой. Признаем: в любом из нас до сих пор дремлет Рэга Полосатый. Людям это никак не подходило. Тогда они изменили тактику.
— Начали диалог? — предполагаю я.
— Плохо о них думаешь, — фыркает Данкэ. — Попытались шантажировать нас жизнями подростков. Человек показал мне девочку-подростка с нашего транспорта и сказал: «Будешь упрямиться — она умрёт ужасной смертью. Ты будешь в этом виноват!»
— Что?! — вырывается у нас с Лэнгой и Хао — в один голос.
Данкэ хлопает в ладоши — демонстративно:
— Вы слышали. Я был прикован к стальной стойке, но так дёрнулся, что, клянусь дыханием, она скрипнула. Мне показалось, что я сейчас сломаю трубу из хромированной стали в руку толщиной — или свои кости, мне было всё равно. У меня прямо-таки вырвалось: «Я буду виноват, медузья ты слизь?! Я?!»
