— Хорошо! — Вера не хотела сдаваться, она пёрла напролом, как танк по целине, в её глазах зажёгся знакомый по передачам фанатичный огонёк. — А Галактический Союз?! Устранился, да?! Знает о преступлении и молчит?! Плевать ему, да?! Тоже мне сверхцивилизация! Гроша ломаного не стоит эта сверхцивилизация, которая бросает своих умирать, которой наплевать на детей, которая…
— Вера, дорогая, пожалуйста — уймись, — тихонько сказал Саид. Что-то в его голосе было такое, что Вера оборвала свой прочувствованный монолог на вдохе. — Галактический Союз делает всё, что может. Но вмешаться сейчас — невозможно, поверь. Будет хуже.
— Что это он делает?! — фыркнула Вера, как шедми. — И почему «хуже»?! Да если бы в ГС хоть кому-то было дело до шедми, они бы прислали к Земле что-нибудь, несущее супероружие — и эти, которые слышат только с позиции силы…
Юл рассмеялся. Вера обожгла его взглядом — обиделась.
— Прости, Верка, — сказал Юл. — Просто ты ещё месяц назад громила подлого врага с теми же интонациями.
И Вера расплакалась, как девочка, навзрыд, лицом в его плечо. Я смотрел на них и думал: Оборона нашла отличный выход для этой энергии. Всю пропаганду Федерации тянула эта пламенная душа… а теперь не сожгла бы себя дотла.
— Не трать силы, — сказал Кранц. — Они тебе ещё пригодятся.
Вера обернулась.
— Но почему мы одни? — спросила она хрипло. — Почему?!
— Мы не одни, — сказал Саид.
— А где… — начала Вера, и Саид, чуть улыбнувшись, показал на себя.
— Вы — что? — удивилась она так, что даже перестала плакать. — Вы ракетный крейсер?
— Я резидент ГС, дорогая, — сказал Саид. — Так что — там знают, поверь. Но присылать тяжеловооружённую посудину на орбиту Земли никто не станет. Это самый простой способ убить детей, которых мы с вами должны спасти.
Резидент ГС — надо же… Наверное, я здорово вымотался за последнее время: сообщение Саида должно было меня поразить — но не поразило. Отдалось болью где-то внутри, обманной надеждой, какой-то эмоциональной мутью. Интересно, как это у них… Саид — человек? Или видимость человека? Как это делается у них, у сверхцивилизаций?
И что, у их резидентов тоже директива о невмешательстве?
И что, они поддерживают связь с центром? А как? Сверхтехнология похожа на магию, говорил кто-то… Саид связывается с ГС, покричав в небо? Или — одним усилием мысли?
У меня в голове — туман, мне не сосредоточиться. Я думаю об Эльбе, об убитых, о том, как бомбили Шед — и пытаюсь это связать с…
Слышу голоса, как издалека. Эхо.
— Почему — убить?! — поражается Вера. — Ведь наоборот! Можно потребовать их выдать! Пугануть их, заставить…
— А они скажут: «Какие такие дети?» — улыбается Саид. — Скажут: «Никаких детей мы никогда в глаза не видели, всё это провокация». И что?
— А мы потребуем разрешения на поиски! — нажимает Вера.
— Пока мы требуем, пока они думают, пока мы ищем — они уничтожат и детей, и их следы, — говорит Кранц. — Или вывезут их с Земли. Или спрячут так, что мы просто не сможем найти. Дети на целой планете — иголка в стоге сена. Сейчас мы можем, сейчас они ничего не боятся… а вот если их пугануть…
— Вы так рассуждаете, будто мы можем что-то против целого мира, — говорит Вера. Она слегка успокоилась.
— А мы можем, — улыбается Саид. — Потому что мы правы, потому что это важно и потому что мы умные и честные.
Вера улыбается в ответ — сквозь слёзы:
— Вы — такие же идиоты, как Юлька!
— Точно, — говорит Саид. — Мы все мазаны одним миром. И нам всем надо немножечко отдохнуть, потому что в восемь утра по здешнему времени у нас связь с Гудвином, а сейчас уже третий час ночи.
Я слушал их и думал: какой ты славный, Саид. Но где ж были твои товарищи, когда хумансы уничтожили Шед? И чем помогли Эльбе, когда наши сволочи клали бомбы на цель? И что вы, все вместе, сделаете сейчас?
Господа наблюдатели…
Я слушал и понимал, насколько устал. До такой степени, что уже не хочется спать — хочется сидеть в тишине и тупо смотреть в одну точку.
Но это пройдёт. Мы, конечно, сделаем всё возможное. И будь что будет.
18. Бэрей
Нас пятнадцать. Мы — отовсюду, мы как обменные бельки или как птенцы бескрылышей в корзине. Я один тут с Запредельного Севера, Хаурэдэ — с Атолла, остальные — южане. Мы обвешаны амулетами, у Ынге и Фэти — лица в узорах их клана, нанесённых при инициации. Мы будущие ксенологи и дипломаты. И мы хохочем. Ынге завалилась на искусственный мех на полу, машет руками: «Я задохнусь! Это до смерти уморительно!» Хаурэдэ пытается казаться серьёзным — и не выдерживает, фыркает, как кит, всплывший подышать.
Гхеорг из Пскова смотрит на нас, уперев руки в бока. У него краснеет лицо, он пыхтит, это так смешно, что мы хохочем, как бельки, которым показали осьминожку.
— Вы, обгаженные тюлени! — рявкает он. — Играл я с вашими мамашами много раз!
Это нестерпимо! Я успеваю подумать: «Хэталь, вели ему замолчать хоть ненадолго, иначе мы вообще ничему у него не научимся!» — и снова закатываюсь.
— Вы понимаете, что такое порядок?! — спрашивает он грозно. — Возьмите себя руками! Или сейчас будете писать сочинение. На тему «Почему шедми в сто раз тупее людей». С доказательствами!
Но у него не получается. У него ещё долго не получается. Пока мы сами не устаём смеяться. Пока мы не привыкаем к его виду, к его тону, к оборотам его речи. К тому, что часть курса «Земля» у нас будет вести военный советник с Земли. К самим словам «военный советник»: они звучат для нас так архаично, так напыщенно, будто их вытащили из героической саги времён Рэги Полосатого.
Гхеорг крупнее большинства людей. Он как шедми среднего роста. Грива на его круглой голове острижена коротко, торчит вверх, как металлическая щётка. Такая же щётка иногда отрастает у него на лице, он сбривает её. Его глаза вечно прищурены, его нос сломан в двух местах, у него есть стальной протез переднего зуба, в общем, мы все считаем, что он вылитый персонаж героического эпоса. Суровый боец, способный удушить клыкобоя голыми руками.
Ему упорно не даются ни язык Атолла, ни тот обезличенный, суховатый вариант языка Срединного Архипелага, с примитивной грамматикой и обширным лексиконом, на который все переходят, чтобы быть понятыми в любом случае. Гхеорг честно пытается освоить правильную речь, мы честно пытаемся слушать внимательно — но стоит ему открыть рот, как нас душит хохот, мы ничего не можем поделать.
— Может, у тебя радугу поискать?! — рычит Гхеорг на Юрмэ. — Треснувшей рукояткой облезлого весла?!
Мы все понимаем, что он бранится — и Юрмэ понимает тоже. Но делать серьёзный, а тем более огорчённый вид — невозможно. Нам всё смешно: его пятнистая куртка, словно заляпанная тиной, его остриженная грива, его походка, его манера стоять, вытянувшись… нам смешно, когда он пытается учить нас стоять «в шеренгу» и стоять «в колонну», смотреть влево, смотреть вперёд… Гхеорг считает, что делает нечто важное; для нас это действо — экзотическая игра, мы толкаемся и тыкаемся, подражаем ему, поднося пальцы к виску, топаем при ходьбе — и прыскаем от любого слова.
Мы очень любим людей, они нам интересны. И нам страшно нравится Гхеорг, а его это бесит.
— Вы должны понять, что такое война! — рычит он.
Мы не понимаем. Не понимаем, что такое война в космосе, какое это может иметь к нам отношение, зачем нам эта покрытая водорослями древность, безумие, которое тянут в наше спокойное сегодня… Не понимаем, что такое «дисциплина», что такое «субординация» и что такое «отдать честь»: уморительные человеческие игры? Честно пытаемся понять, расспрашиваем и смеёмся…
И тогда он приносит ВИДпроектор. С земной хроникой. И переходит на родной язык: мы понимаем русский и уже хорошо говорим по-английски.
Мы смотрим чудовищное видео. Молча. Не смеёмся больше. Наши ноздри сжимаются, у нас шок, даже не культурный шок.
Гхеорг спрашивает:
— Что вы поняли?
