Грохот был ужасный, но тишина потом — ещё хуже. И у всех наших был шок.
Погибли трое, но хуже того — мы оказались отрезаны от Земли. Конечно, к замолчавшей базе должны были выслать крейсер, но ведь на подготовку, на полёт уйдёт суток десять, а пока…
Хорт ругался скверными словами. Настроение у личного состава было — хуже некуда. И вот тогда-то Хаггинс и его новый приятель из здешней штатской наёмной обслуги и добыли мёртвых детёнышей шитти.
Не знаю, какая связь. То ли в лаборатории потеряли бдительность, то ли руководству яйцеголовых тоже хотелось преподать шитти урок, чтоб они знали, чего стоят эти попытки сопротивляться… Но, пока дроны разбирали развалины, Хаггинс и этот парень, толстомордый и лоснящийся, как герой старого мультика, расположились на полоске песка вдоль забора, прямо напротив решётки, за которой были шитти, и там обдирали этих детёнышей… как оленят. Детёныши не походили на человеческих детей, но…
Мне было мучительно. Я мечтал смениться. А шитти собрались вдоль решётки и смотрели. Смотрели, как привидения.
Наши, пробегая мимо, тоже останавливались поглазеть, никто из офицеров их не гнал, но, ясное дело, глазели иначе. Старались показать друг другу, какие они крутые. Кто-то ржал и тыкал пальцами, но что говорили — я не помню: у меня будто звенело в ушах, а все лица как-то слились в одно. Только эти двое у забора виделись очень резко, и отвратительно несло рыбьим жиром.
Хаггинс достал большую эмалированную кастрюлю и резал в неё белое с синеватым оттенком мясо, я пытался не блевануть, а шитти молча наблюдали, когда со стороны казарм прибежали Док и, почему-то, мой дружок Том.
Родригес был в ярости, в настоящей ярости.
— Вы уже окончательно loco, idiotas? — рявкнул он негромко, но настолько злобно, что даже толстого дружка Хаггинса передёрнуло.
А сам Хаггинс сказал:
— Сэр, мы получили разрешение от сержанта Хорта, сэр. Чтобы проучить синемордых.
Родригес, кажется, на секунду потерял дар речи. А толстый гыкнул и сунул в пасть кусок…
Вот тут-то меня и вывернуло. От жары, от омерзения, от этого всего — я почти отрубился, очнулся уже на песке. И Родригес забрал меня в госпиталь, оставив на посту Тома. Я был благодарен им обоим всеми внутренностями, прямо описать не могу, как. И даже набрался храбрости спросить:
— Сэр, а что вы сказали… ксеноморфам, сэр?
Шитти у меня как-то с языка не пошли.
Думал, Родригес не ответит, но он ответил:
— Спросил, есть ли среди них пилоты, которые хотят умереть в полёте и продлить своей смертью жизнь гражданским.
Я оценил. Хотя, куда уж больше, вообще-то.
— А на том, другом языке? — спросил я ещё.
— Отправляйся в свою капсулу и выпей воды со льдом, — сказал Док. — У тебя солнечный удар.
И я ушёл. Внутри меня всё переворачивалось.
* * *
Я захотел что-то съесть только к вечеру. Пришёл в столовую — и тут же об этом пожалел.
Потому что на столе около раздачи стояла та самая кастрюля с мясом детёнышей шитти. Мясо залили чем-то коричневым, может, соевым соусом, и толстомордый с Хаггинсом, а с ними ещё человек пять из другой группы, ели это. Всерьёз ели. И подначивали остальных.
— Я ж говорил! — ржал Хаггинс, и его морда была абсолютно идиотской, будто он сильно обкурился. — Я ж говорил вам, сынки: это полнейший улёт, круче таблеточек нового поколения! Жаль только, что тут нет девочек — такой стояк пропадает зря, даже обидно. Да, Дикки?
А толстомордый Дикки, — подбородок в этом коричневом, — кривлялся, приставлял к ширинке здоровенный баллон с кетчупом, махал им в разные стороны… Меня снова едва не стошнило, хоть обычно я спокойно отношусь к дурацким шуточкам.
У них были очень странные лица… Хаггинс сказал правду: это мясо и впрямь вызывало какой-то приход. И мне померещилось коричневое в тарелке кого-то из офицеров. Офицеры, конечно, не ржали и не дурили, но глаза у некоторых из них были масляные и какие-то эйфорические, пьяные. А Док Родригес ужинать не пришёл, Том тоже не пришёл. И я ушёл, аппетит у меня резко пропал, совсем.
Кто-то крикнул мне вслед, что я — слабак и неудачник, как мой дружок-ниггер. «Девочек укачало, гляди-ка!» — и никто из офицеров не сделал замечания. Ну да, мы ж не на Земле. И было бы очень смешно настаивать на толерантности, когда ешь мясо разумного ксеноса.
Да ну, они же не люди! Подумаешь, их детёныши! Всё равно, что цыплята какие-нибудь… поросята… телята… Мы ж не веганы, а они — наши враги. Враги Соединённых Штатов — и всей Земле враги. Мы же мир спасаем, верно ведь?
Просто умора, до чего смешно.
Они ржали и орали до самого отбоя, будто перепились. Я слышал, как в соседней капсуле кто-то хвастается, как шикарно себя чувствует и как ему срочно нужен десяток девиц. Я попытался найти Тома, но мне сказали, что он на посту, подменяет этого Дикки. Я поразился было, что Том стал с Дикки договариваться, но Оуэн сказал, что ему приказал Хорт.
Я ещё подумал: как трезвому среди поддатых.
После отбоя я долго не мог заснуть. Мучился, мучился… сам не заметил, как заснул каким-то мутным сном, похожим на обморок. А проснулся — рывком.
От запаха рыбьего жира.
Меня просто подбросило. Я включил маленькую лампу и увидел шитти. Прямо рядом. Его громадные глазищи, лицо — как у мёртвого. А в руке у него был нож. Форменный нож «котиков в космосе».
Шитти был невероятно здоровенный — никаких шансов у меня. Только заорать.
Но я не смог.
У меня перед глазами стояло это мясо. Белые пушистые шкурки.
Я подумал, совершенно спокойно, что сейчас шитти убьёт меня, и это будет закономерно, правильно и заслуженно. Я представил себе, что это я стою у постели алиена, чья родня сегодня утром, гогоча, пожирала человеческих младенцев — и мне стало совершенно нестерпимо.
Я посмотрел на шитти и провёл себе большим пальцем по горлу. И показал на его нож: давай. Но он не пошевелился.
Я ему снова показал, молча. А он провёл передо мной ладонью, как будто хотел отстраниться: нет. И вышел из моей капсулы.
С его стороны это было ужасно глупо. Я должен был немедленно поднять тревогу, сразу поднять тревогу, разбудить сослуживцев… Иисус наш кроткий, ведь враг с оружием разгуливал по казарме! Враг! Но я сидел на койке и молчал. Мне было не заставить себя пошевелиться.
Я сидел и предавал присягу, боевых товарищей, Соединённые Штаты и Землю в целом. В моей душе всё рвалось в клочья. Я вёл себя хуже, чем ужасно. Но я ничего не мог с собой поделать.
Я хочу, чтобы ты понял хорошенько: я не струсил. Наоборот: если бы в капсуле было оружие, я пустил бы себе пулю в рот, не задумываясь. Мне было нестерпимо стыдно, оттого, что я предал людей, и оттого, что я сам — человек.
Сигнал тревоги взревел минуты через четыре, может, пять. Я услышал беспорядочную пальбу и дикие вопли, но даже тогда не смог заставить себя выйти. Только когда взрыв встряхнул всё вокруг так, что на тумбочке подпрыгнул стакан с водой, я тоже встряхнулся и смог двигаться.
Я выскочил из капсулы наружу и споткнулся о труп Оуэна. Пол в холле был залит кровью, к нему липли подошвы. Драка сместилась куда-то в другое место, здесь остались только трупы. Я услышал, как взревели двигатели орбитального модуля: наши хотели добраться до спутника слежения и послать оттуда сообщение Земле!
И тут же заговорили ракетные установки. Я с ужасом понял: это шитти стреляют по модулю из наших же орудий!
Я побежал к пульту управления ракетами — и тут ужасный грохот качнул мир и швырнул меня на пол: я понял, что модуль ведёт ответный огонь по базе, то есть, она уже целиком захвачена шитти. Сидя в капсуле, я протупил всё, что смог.
В корпусе было темно, горело только аварийное освещение, но в окна полыхало ослепительным светом разрывов. Я потерял счёт времени. Вокруг валялись трупы людей, но в темноте, раздираемой вспышками, я никого не мог узнать. Я был весь в чужой крови, потому что взрывы то и дело сбивали меня с ног.
