Гордон Хафтон - Подручный смерти

Гадес был мертв, сомневаться не приходилось, и до самого Судного Дня в этот мир уже не вернется. Тело нашли в воскресенье, солнечным июльским утром. Он лежал лицом вниз в зарослях у реки. Значка агента при нем не оказалось. Лицо было изуродовано до неузнаваемости.

Мнения по поводу случившегося разошлись. Смерть, как всегда, обвинял Войну, Война открыто осуждал Мора, Мор, в свою очередь, тайно подозревал Глада, Глад же был уверен, что все трое объединились против него в тайном сговоре. Утренний бегун, случайный свидетель преступления, чуть не поплатившийся за это собственной жизнью, уверял, что из-за ствола тутового дерева он видел, как три диких пса с треском проломились через кусты на дорогу и умчались к городу. Как все происходило на самом деле, знал только один, но сказать уже ничего не мог.

Как бы то ни было, факт оставался фактом – Гадес мертв, и Агентству требовался кто-то на замену. Созвали экстренное совещание, подписали разрешение и остановились на традиционном способе выбора нового стажера. На перестроенном чердаке двухэтажного дома, выходившем окнами на луг, завертелась Дьявольская Лотерея: Мор высыпал в деревянный барабан разноцветные шары, Глад крутанул ручку, а Смерть принялся доставать шары и объявлять их номера.

– Семьдесят два… Восемнадцать… А здесь что – шестерка – показал он шар Гладу. Тот оглядел его и недовольно прищелкнул языком:

– Это девятка.

– Везучий крендель, – произнес Война. Сгорбившись за компьютерным столом, он набирал объявленные номера и постепенно закипал. – Видать, из гребаных местных. Прямо по дороге.

– Надеюсь, этот будет получше прежнего, – заметил Мор.

– Куда уж хуже, – согласился Глад.

– Вы не возражаете, если мы продолжим – перебил их Смерть. – Так. Одиннадцать… Двенадцать… Тринадцать – неужели этому повезет?

Мор закатил глаза и притворно зевнул, остальные же промолчали.

– Итак, наш счастливый номер… Сорок девять.

Все повернулись к Войне. Тот апатично ввел последние цифры, кивнул и принялся изучать экран, бормоча себе под нос.

– Так… Четырехкодовый. Мужчина. Двадцати восьми… – Он усмехнулся. – Типичнейший случай – ни имени, ни семьи, ни друзей… Дело, впрочем, интересное…

– Лучше скажи, где он зарыт, – оборвал его Смерть.

Война прожег его самым зверским из своих апокалиптических взглядов, однако ответил спокойно:

– На кладбище Св. Гила. – И, помолчав, спросил: – Шеф тебе выдал контракт?

– Конечно.

– А лопату? – ухмыльнулся Мор.

– Разумеется.

– Смотри, не ошибись могилой, – вяло добавил Глад.

Смерть ответил ему снисходительной улыбкой доброго дядюшки, за спиной у которого припрятан тесак.

Я был мертв несчетное множество лет, когда услышал стук по крышке гроба.

Ответил я не сразу. А знай я тогда, что произойдет за последующие семь дней, не ответил бы вообще. Промолчал же я в тот момент из сугубо практических соображений – я не знал, развалился я уже или нет. Ведь труп может быть и тугим, как свиной живот, и размазанным, как густой гороховый суп. Все от везения и того, насколько долго он пролежал в земле. И вы сами прекрасно понимаете, что без губ, голосовых связок и языка вам дадут сыграть в «Гамлете» только Йорика.

Я задергался, заерзал и быстро ощупал себя, проверяя, на месте ли наиболее важные части тела. Вроде на месте. Я уже собирался опробовать свой голос, то есть откликнуться, как услышал стук еще раз.

Но сначала я должен кое-что пояснить.

Обычно люди боятся погребения, что вполне понятно. Я и сам когда-то этого боялся. Но для трупа подобный страх безоснователен. Мы не боимся смерти, потому что знаем, какова она. Нам не нужны ни воздух, ни свет, поэтому мы не ощущаем их нехватки. При всем желании мы не в состоянии далеко сдвинуться с места, поэтому тихий мирок шести футов длиной и двух футов шириной для нас является воплощением домашнего уюта. А то обстоятельство, которое так пугает живых: что тебя заколотят в тесном деревянном ящике и закопают на глубину шести футов, – является гарантией нашего абсолютного покоя. Мы здесь под защитой. Мы в безопасности.

Мертвецу жизненно необходима безопасность. В гробу никто ничем не рискует. Ты здесь никому не нужен. Возможно, кто-то о тебе еще помнит, но вряд ли ждет с нетерпением твоего возвращения. А там, снаружи, есть небо и земля, шесть миллиардов человек и опасность. И незваные гости, которые стучат по гробу своими костлявыми пальцами и ждут ответа.

Рот мой раскрылся прежде, чем я это осознал.

– Кто там?

Таковы были первые слова, что я произнес после смерти, и звучанием они напоминали сипение раздавленной лягушки. Ответивший мне голос, даже приглушенный крышкой гроба, напротив, прозвучал уверенно, громко и воодушевленно.

– Ну наконец-то. Я уже стал было думать, что ты глухой. Или Война опять перепутал… Ты ведь меня слышишь?

– Вы кто? Что вам нужно?

– Все вы такие. Одни и те же вопросы. Причем ответы на них вас никогда не устраивают. – Непрошеный гость неодобрительно цокнул языком. – Не то чтобы здесь была моя вина… Но ничего не поделаешь. Уже слишком много ошибок. Дальше так нельзя.

Третий стук раздался прямо у меня над головой.

– Дерево крепкое. И работа на совесть. Видно, с тобой немало денежек ушло под землю. Но не волнуйся, скоро мы тебя вытащим. И первый гвоздь со скрежетом вышел из крышки гроба.

Я услышал громыхание, когда отдирали крышку от гроба, почувствовал, как на грудь просыпались струйки мягкой земли, ощутил глухой удар, когда крышку извлекли из могилы и бросили на траву. Я открыл глаза и уставился прямо перед собой, но из-за темноты не смог ничего разглядеть. (Если вам доведется проходить мимо разрытой могилы, не бойтесь: ее обитатель напуган не меньше вашего. Не ждите, что он с воплем бросится на вас, разве что вам не повезет.) Наконец на сером фоне я увидел расплывчатую тень, которая увеличивалась, пока не заслонила собой все видимое пространство. Когда незнакомец заговорил вновь, его голос прозвучал громче, ближе и более устрашающе:

– Обожаю этот запах…

Он глубоко вобрал в себя воздух.

– Так… где тут у нас голова?

И не успел я ответить, как две костлявые руки похлопали меня по груди, ощупали шею и ухватили за щеки. В следующую секунду чужой рот сомкнулся с моим, и я ощутил на своих иссохших губах чуть покалывающее живое тепло. По всему телу подобно фейерверку полыхнуло искристое, щекочущее чувство. Оно усиливалось, пока не заполнило меня целиком, воскрешая и воссоздавая бренную оболочку, которую я бросил на произвол судьбы разлагаться. В моих венах забурлила свежая кровь, старые кости распрямились, а мускулы вцепились в жизнь, словно капканы. Моя реанимированная кожа была холодной, обнаженной и вся дрожала от избытка новых впечатлений.