Кирилл Еськов - Баллады о Боре-Робингуде: Паладины и сарацины

– Осторожно, двери закрываются! Следующая станция – Белорусская.

Пш-шух-х!..

Бордовый, с дендритами белесых прожилок, мрамор Краснопресненской (точь-в-точь напластованные дисковой пилой заиндевелые говяжьи монолиты) сменяется помаргивающей гастероскопическими лампочками темнотищей тоннельной кишки.

«Мне в моем метро-о// Никогда не тесно…» Надо ж – «не тесно» ему; как это, блин, по ученому-то называют – оксюморон? катахреза?.. Вечерний час пик миновал – друг на дружке уже не висят и печенку через уши не выдавливают, но вагон все равно набит под завязку. Хотя, впрочем, один человек, которому «не тесно», тут и вправду наличествует: это бомж, в покойном одиночестве почивающий на сидении торцевого «купе», надежно прикрытый от любых посягательств своим защитным силовым полем.

«Вы чувствуете… э-э… некоторое амбрэ?» – «Да. Воняет гадостно»…

У разных гильдий детей подземелья территориальные преференции отчетливо различны – эколог школы Хатчинсона назвал бы это «разделением топической ниши в гиперпространстве ресурса». Вагонные попрошайки из тех, что попроще («Извините, что к вам обращаемся… сами мы не местные, из горячей точки… на лечение ребенку…») облюбовали оранжевую линию, в особенности тот ее конец, что за Октябрьской, тогда как псевдомонашенки, бойко собирающие «на восстановление храма» (Астарты, надо полагать…) предпочитают зеленую; карманники работают в основном на синей и, как ни странно, на малонаселенной серой, etc . Что ж до бомжей, то их вотчиной является как раз кольцевая; оно и понятно: прилег себе на лавочку и кемарь сколько влезет, катаясь по кругу – никто тебя с этой карусели не сгонит…

…Поезд между тем неспешно вкатывается под высоченные, и оттого вечно полутемные, соборные своды Комсомольской-кольцевой. Тут бомж пробуждается от спячки и, подобрав свои бело-синие пластиковые пакеты сети супермаркетов «Седьмой континент» с каким-то не-озонирующим хруньем, устремляется к выходу из вагона сквозь панически расступающуюся публику – и вряд ли народ уступал бы дорогу шустрее, даже ежели объявить по громкой связи, будто означенные пакеты набиты гексагеном пополам с заокеанским белым порошком из мелко нашинкованной сибирской язвы… Стиснутая в первом ряду матрона в очках-хамелеон тщетно пытается прикрыться от этой газовой атаки сложенной вчетверо газетой – так, что вполне можно прочесть крупно набранный заголовок: «Штаты начали бомбить Афганистан: ТОЧЕЧНЫЙ УДАР ПО ГРАБЛЯМ»; мужичонка напротив отгораживается прижатым к груди томиком с надписью «В КРУГЕ ПЕРВОМ» (вот ведь наловчились сиквелы штамповать, а? – не успели, понимаешь, в школьную программу вернуть «Божественную комедию», и уже пожалте вам…); оба-два провожают лохмотника испепеляющим взором. Тот же, покинув вагон, шаркающей походкой направляется к переходу на радиус: надо думать, ему пора на промысел при Трех вокзалах.

…Это неправда, будто после ядерной войны в радиоактивных руинах мегаполисов выживут одни лишь тараканы и крысы: еще уцелеют бомжи – этих, воистину, никакой палкой не убьешь. Во всяком случае, это единственная категория «уважаемых москвичей и гостей столицы», в отношении которой даже отмороженная московская милиция неукоснительно соблюдает habeas corpus ; я бы так даже сказал – несколько этот самый habeas абсолютизируя…

Пройдя переходом и поднявшись по эскалатору, бомж достигает ярко освещенной площадки над задним торцом Комсомольской-радиальной. Влево уходит спускающаяся к поездам лестница; прямо, за фалангой турникетов, простирается сумрачная галерея, ведущая к Казанскому вокзалу и камерам хранения. Надобно заметить, что облицованная медвяно-охристой плиткой Комсомольская-радиальная, с ее колоннадой и вторым ярусом внешней галереи, нависающим над отошедшей в полумрак мелочной суетой снующих понизу поездов, вообще создает отчетливое ощущение приличного языческого храма (тут бы музыку какую, что ль – типа маршаПобедителей из «Аиды»). Торцевая же стенка ее, вдоль которой сейчас движется наш обремененный сине-белым «Седьмым континентом» лохмотник, прорезана, будто жаберными щелями молодой акулы , полудюжиной узких глубоких ниш под телефон-автоматы. Вот в предпоследнюю из этих пещерок и заныривает вдруг наш знакомец – перепаковаться? или отлить? – с этих бомжей ведь станется…

Крупный план: побурелые от въевшейся грязи пальцы наворачивают телефонный диск… Впрочем, понимающий человек непременно отметил бы тут некоторую несообразность: ногти у нашего бомжа хоть и демонстративно-грязные, но внешний край их слишком уж аккуратный, не искрошенный…

– Алло! Саша?.. Узнал?..

За огромным зеркальным окном высотки рубиново-алмазной осыпью по черному ювелирному бархату раскатилась во все стороны московская панорама. Офис обставлен с дорогостоящей спартанской простотой – той самой, что по нынешнему времени служит вернейшей приметой настоящих, длинных , денег. Вокруг овального стола – шестеро, чьи лица совершенно незнакомы не только рядовым телезрителям, но и всезнающим телерепортерам (оно и правильно: где они нынче, все те, что тогда позировали где ни попадя? Нетути их – равноудалили с конфискацией…), плюс седьмой – вице-премьер, курирующий оборонные отрасли. Этот, кстати, стал известен на лицо лишь недавно – причем исключительно по той причине, что именно ему отчего-то выпало публично разъяснять причины утонутия новейшей суперсубмарины «Белгород». Разъяснения те, к слову сказать, доставили вице-премьеру репутацию недоумка – вот, дескать, сразу же запутался в собственном вранье, будто котенок в нитках неосмотрительно раздербаненного клубка! – и совершенно, надо заметить, безосновательно: в своем-то деле это умнейший человек и очень грамотный профессионал.

Совещание идет уже который час: стол заставлен недопитыми чашками кофе и баклажками из-под «боржоми»; из пузатой бутылки армянского коньяка с нарочито самодельной этикеткой (уж не того ли сАмого, что предпочитал всем прочим сэр Уинстон?) отпито буквально на пару пальцев, одномолтственные же скотчи (ну, там, типо, «Глен Орд»-ы вкупе с прочими «Хайланд Парк»-ами) остались и вовсе невостребованными. Его превосходительство вице-премьер как раз втолковывает что-то своему визави, видному нам лишь со спины, когда в кармане у того вдруг подает голос мобильник (кстати, это действительно голос – эдакое тактичное покашливание). Вообще-то говоря, на совещаниях такого ранга мобильники обычно отключают – но визави вице-премьера, похоже, обладает тут особыми правами. Он подымает трубку к уху, извиняющимся жестом попросив собеседника чуть повременить; по прошествии же пары секунд он внезапно встает (со всей резвостью, на какую способен человек на протезах) и, опираясь на свою черную трость с набалдашником в виде львиной головы, тяжело отходит от стола, сделав остальным знак – дескать, продолжайте без меня.