Трава втоптана в липкую грязь, невидимые под глиной корни норовят зацепить за ноги. Даже в детстве Катя не умудрялась так перепачкаться – это другие дети, и земляне, и тху, могли извозиться, как поросята, но не она. А теперь даже в волосах грязь, брюки порваны на коленках. Пахнет гарью, листвой и железом, капли дождя оставляют во рту металлический привкус. Болит голова, и страшно саднит висок.
Холодный ствол бластера содрал кожу. Зачем так давить – неужели Тами боится, что Катя убежит? Куда она денется с корабля? Кусок металла несется через пустоту, скорчились в мягких креслах пассажиры, и страшно, страшно. В кают-компании тху с лицами, похожими на лезвия кинжалов, держат под прицелом землян. Сталь подрагивает в руках, – как будто дикари ждут сопротивления от кучки студентов.
Тами вталкивает Катю в рубку, рычит капитану:
– Корабль заминирован. Лети на Тхукан. Сейчас.
Белые от ужаса глаза второго пилота; Тами коротким тычком отбрасывает его в сторону и сильнее вжимает ствол в Катин висок.
– Пересчитывай маршрут. Быстро!
Тами говорит с сильным хакающим акцентом, как будто у него першит в горле. Катя улыбается сквозь слезы.
– В детстве ты говорил чище…
Тами смотрит бешено и недоуменно, отбрасывает девушку в сторону. Она съеживается на полу, в спину врезается твердое и холодное. Мокрое. Грязное.
Катя отодвигается от валуна, машинально тянется отряхнуть спину. Трет зудящую ссадину, под пальцами глина сбивается в катышки, и Катя испуганно отдергивает руку. Если грязь попадет на ранку – она загноится, превратится в язву. Как у тех людей, которые хлынули на Байкал во время Кризиса.
Страшная старуха с лицом в струпьях хватает пятилетнюю Катю за руку: «Доченька, нашлась, нашлась!» От нее шибает больным немытым телом, и Катя молча вырывается, еле сдерживая тошноту. Дома она старательно моет руку там, где в нее впились грязные цепкие пальцы. Льет на ладони чистую, прозрачную воду, а потом пьет – долго, через силу, с торжествующей жадностью. У них есть вода! У них много чистой воды. Папа говорит, что люди сами виноваты в Кризисе: расслабились, научившись строить звездолеты, увидев, сколько в космосе хороших планет. «Каждый думал – успею улететь, если что, – говорил папа. – Перестали заботиться о Земле. А ведь предупреждали…» Папа тоже предупреждал. Папа – ученый, а ученые хорошие.
Вокруг биостанции – палатки, шалаши, грязные куски полиэтилена, душная кислая вонь. Все эти люди, которых предупреждали, прибежали в их чистый поселок, кричат, ругаются с деревенскими. Даже дерутся – Катя видела разбитое в кровь лицо егеря. Он прокрался на станцию в сумерках. Долго говорил, размахивая руками и дергая разбитой бровью, а отец все качал головой, и наконец егерь плюнул под ноги и ушел. Отец долго смотрел на палатки, и лицо у него было тоскливое и растерянное, совсем незнакомое.
Ночной ветер с озера не может разогнать мерзкий запах лагеря. Катя забралась в родительскую постель – если придет страшная старуха, папа с мамой защитят. За окнами гудит людской муравейник, а потом вдруг взрывается криками. Мама подскакивает с кровати, лицо у нее белое. «Не смей, Марина», – говорит отец. «Они перебьют друг друга, Андрей, мы должны что-то сделать, тебя послушают…» – «Не смей выходить. Если вмешаемся – вовек не отмоемся… Там нет правых и виноватых». «Что же дальше будет…», – шепчет мама, ломая пальцы, и отец обнимает ее, отводит от окна: «Улетим на Тхукан. Мне недавно предложили место… И теперь, пожалуй, имеет смысл согласиться». А потом раздается громкий треск, мелькают огни, и отец дергает Катю за руку, бросая на пол.
Тами выталкивает Катю на середину поляны, и она безнадежно опускается на землю. Корабль приземлился недалеко от берега Хата, в знакомых с детства местах. Тху рассыпались цепью вокруг выгнанных под дождь людей.
– На Земле не верят, что мы настроены серьезно, – говорит Тами. – Что же, тем хуже для вас, – он поднимает бластер, грохот заглушает шелест дождя, ошметки грязи летят в лицо. В наступившей тишине слышно, как за деревьями густо всхлипывает Хат, и Катя инстинктивно ползет на звук. Сквозь зелень уже мелькает красная, лаково блестящая вода – в верховьях ливни смывают почву, вода мешается с илом. Катя ползет изо всех сил, в ушах гудит от напряжения – нет, это гудит насос, работает на пределе, очищая воду…
Катя подходит к реке, стараясь не ступать в грязь, – на ней новенькие ботиночки, белые с розовым, папа только вчера привез из командировки. На мостках сидит Тами, его худое носатое лицо сияет, а в руках…
– Ой, какая прелесть! – говорит Катя, и Тами загадочно ухмыляется. Он щекочет зверьку брюшко, и тот, сверкая глазками-бусинками, переворачивается на спину, хлопает широким плоским хвостом. Катя заворожено гладит шелковую шкурку, мех переливается всеми оттенками красного. Зверек ростом с котенка, но такой пушистый, что кажется больше. Тами пересаживает его на колени подружки и зачерпывает густую красную воду. Берет зверька и сажает в ведро, – Катя не успевает даже вскрикнуть. Она с ужасом смотрит, как намокает и пачкается прекрасный мех, а потом зверек начинает звонко шлепать хвостом, вертеться, фыркать, – и вода в ведре светлеет. Тами стоит рядом, довольный и гордый.
– Это тхак. Смотри, смотри!
Катя смотрит. Вода в ведре стала прозрачной, лишь на стенках осталась тонкая корка спрессованного ила. Зверек пьет, с хлюпаньем втягивая воду, а потом повисает на краю ведра, смотрит на детей блестящими глазами, и Кате кажется, что он смеется.
– Водочистка, – тянет потрясенная Катя.
– Ага, – соглашается Тами. – Только не говори никому!
– Почему? – удивляется Катя.
– Меня отец убьет, если узнает. Тхаков нельзя ловить, и тем более показывать чужакам. Раньше воды не было, только ил, людям нечего было пить. Тогда Создатель отрезал волосы и бросил на землю – так появились тхаки. Вот, – Тами слегка смущается, отворачивается к реке. – Я тебе показал, потому что ты мой лучший друг. Так что поклянись, что никому не скажешь.
– Клянусь, – говорит Катя, – можно, я его еще поглажу?
Мягкая, густая шерстка, такая красивая, такая гладкая. Водочистка фыркает, и ее мех вдруг становится мокрым и грязным, липнет к пальцам. Катя брезгливо отдергивает руку, и что-то больно ударяет ее в бок.
Катя уворачивается от ноги, занесенной для нового удара, и оказывается лицом к лицу с Полем. Он лежит на спине, его волосы перепачканы красным. Катя отшатывается, кровь отливает от лица. Голубые глаза Поля открыты, и Кате кажется, что он смотрит на нее насмешливо и нежно.
