Александр Зевайкин - Три дня по присяге

Капитан дрожал под пристальным взглядом особиста, словно нашкодивший первоклассник. И бледнел, и краснел, и мял сигарету, прикуривая одну за другой. Однако ничто не помогало. Моложавый широколицый майор не знал сострадания. Его теплые карие глаза смотрели ласково. Должно быть, так смотрит тигр на олененка, подходя на цыпочках… Какие цыпочки у тигра?! Которые цыплята. Не то еще в голову полезет. Водки бы сейчас, граненый стакан, да забыть обо всем.

— Вы понимаете всю глобальность катастрофы — мягким вкрадчивым голосом выспрашивал майор. Лис. Хитрый. В душу залезет, ни одна клушка не квокнет. За глотку возьмет — не вырвешься. Пропал капитан. Сели его лисы. Да не его одного. Много голов полетит. Страшный случай. А ведь звездочка сияла под самым носом. Все в тар-тарары. Глупость. Вся жизнь глупость. Лишь когда прижмет, начинаешь задумываться. А то раньше житуха была! Сауна, девушки, одна красивее другой, аж глаза разбегаются, водка, пиво с лещами, хоть залейся. Думать ни о чем не надо, живи в свое удовольствие. Эх, солдатики, так что же вы натворили?! Ведь командиру отвечать за вас.

— Солдаты, — растерянно ляпнул капитан.

— Объясни матерям, попробуй, — майор сел на широкий подоконник, привалился плечом к стене. Он говорил спокойно, даже с грустью в голосе, и это еще больше пугало капитана, привыкшего к реву начальников. — Ведь не война. — Следователь обошел стол, вновь остановился у окна. — Подойдите сюда, капитан.

Тот послушно подошел, не понимая что от него требуют.

— Видите, воробьи на плацу?

— Маршируют?

— Очнитесь, капитан. Дерутся, — майор улыбнулся, подавив приступ безысходности и тоски, прошептал тихо, одними губами. — Чем больше в армии дубов, тем крепче наша оборона, — и громче добавил, — я удивляюсь, как дошколята не отвоевали у вас часть под ясли.

Капитан таращил на следователя пустые, металлического цвета глаза.

«И вся армия! — ужаснулся майор. — От рядового до маршала. Один из тысячи на человека похож. Как с ним работать? Имени своего уже не помнит».

— Опустите глаза. Видите, воробьи дерутся на плацу из-за хлебной корки?

— Так точно. Виноват. Сейчас же отдам приказ.

Капитан рванулся к двери, но вдруг замер, забыв испросить разрешения у майора, на что тот — в буквальном смысле — закрыл глаза. Только спокойствие сытого удава позволяло ему работать в военной прокуратуре.

— Вы понимаете, что жизнь есть борьба, иногда заходящая слишком далеко?

— Так точно, — отрапортовал капитан.

Следователь был готов отдать голову на отсечение, что слова его повисли на барабанных перепонках капитана, так и не достигнув примитивного лабиринта извилин.

— Ваша версия?

Командир упорно молчал.

— Я хочу знать, что вы думаете об этом ужасном случае?

Лицо капитана отразило все внутренние бури, вследствие чего он изрек:

— Неуставные отношения, товарищ майор.

Следователь кивнул.

— Вы полагаете тихий, безобидный новобранец способен на такое?

— Не могу знать, — чистосердечно признался капитан.

— Да, — согласился следователь, — знать ты действительно не можешь.

Ширкнув по паласу, дверь тихо отворилась, пропуская в кабинет эксперта.

— Наконец-то, Валера, мы с командиром давно тебя ждем. Чем порадуешь?

Вид у эксперта был немного странноватый.

— То, что я скажу вам, может показаться невероятным, но факты… впрочем они лишь подтверждают то, что вы видели. Одно я могу сказать вам как эксперт… это без сомнения усложнит следствие… но…

— Не тяни, говорить все равно придется, — подтолкнул его следователь.

— Это сделал не человек.

Майор и капитан, не сговариваясь, подняли на него изумленные глаза.

Валера, ожидающий именно такой реакции, принялся объяснять.

— Череп одной жертвы, до того, как из него вырвали всю левую половину, имел четыре круглых входных отверстия. По всей видимости, следы четырех пальцев, — эксперт вытянул и растопырил пальцы правой руки. — Но чтобы проломить череп пальцем, надо создать колоссальное давление. В таком случае ни один палец не выдержит.

— А если это… не пальцами? — усомнился майор. — Каким-нибудь предметом?

— Отпадает — качнул головой эксперт. — Эти четыре пальца внутри черепной коробки согнулись, иначе кость невозможно вырвать, как абсолютно невозможно оторвать голову у второй жертвы, обладающей поистине бычьей шеей. На животе третьего следы от тех же пальцев. Ткань местами порезана, местами порвана. Голова четвертого раздроблена на шестьдесят два кусочка. Даже при помощи кувалды не достигнешь такого эффекта. Тот, кто все это сделал… Ну, одним словом, нет человека, способного на это.

— Ты это серьезно? — усомнился следователь.

— Лучше спроси капитана, не видел ли он в расположении части снежного человека.

— А что с мальчиком?

— Он в глубокой коме. Более подробно о нем можешь узнать у лечащего врача.

— Сопляк, ты как на меня посмотрел?! — огромная туша Левина с бычьей шеей, коронованной кубической головой, вознеслась над хрупкой фигуркой Димки, служившего всего третий день по присяге и не понимающего за что его так не любят. Никогда он не сделал никому зла.

— Научи-ка его уважать стариков, — послышались за спиной голоса, от которых засосало под ложечкой. Захотелось убежать. Поймают. Захотелось заплакать, но это не выход. Но можно уйти так, что уже никогда не будут бить, никогда не поймают. Будет все равно.

Удар сплошной силы опрокинул его на кафельный пол. Внутри что-то захлюпало. Кровь пошла горлом.

— Ты пожалеешь об этом, тварь, — поднимаясь, сказал Димка, и не узнал своего голоса, ставшего вдруг старческим, надтреснутым, дребезжащим.

От такой наглости челюсть Левина упала на грудь. Однако пожалеть он не успел.

Отпустив капитана с миром, майор устало опустился в кресло.

— Если следовать твоей версии, — четыре трупа и один без вести пропавший, еще один на грани жизни и смерти — все это следствие визита инопланетян, проникших в эту зачуханную часть, чтобы похитить образец совковой лопаты стратегического назначения?

— Если трезво подходить к проблеме — самый разумный вариант.

— А сержанта Воронина, стало быть, они взяли с собой? — невозможно было понять, шутит майор или говорит всерьез. — Как самого толкового командира младшего звена.

— Можешь смеяться…

— А те четверо, очевидно, пожелали остаться на Земле. Редкий в наше время патриотизм.