Елена АНФИМОВА
Телефон безмолвия
Третья в седьмом ряду вздохнула. Она только вздохнула, но этот вздох решил все. Стрелка затрепетала и с шестидесяти пяти единиц сочувствия рванулась к восьми. Восемь же единиц — это гораздо ниже уровня профпригодности. Несколько секунд Третья боялась пошевелиться, словно ждала, что расплата наступит немедленно. Однако прошло минут десять, прежде чем на табло забрезжило: «Третью в седьмом ряду просят зайти к главному диспетчеру». Вот так, вежливо и даже ласково: «Просят зайти». Она посидела еще за пультом. «Вот и все…» Сотрудницы фирмы, кажется, не обращали на нее внимания, молчаливые, словно сросшиеся с наушниками, истово выполняли свою работу. Головы упрятаны в глубокие синие колпаки с прорезями для глаз, от плеч и до самого пола — синие балахоны, чтобы не только лицо, но и фигура была неузнаваема.
«Как же это произойдет?» — думала Третья, вставая из-за столика. Она аккуратно задвинула стул, чтобы он не мешал в проходе и, слегка подобрав синий балахон, пошла к выходу из аппаратной. «Видели женщины или нет? А если видели, что они чувствуют… сейчас?» Впрочем, что они могут чувствовать… Они заняты своим делом и не обращают внимания на живую цифру, спрятанную под складками синей материи. Возможно, им страшно, но страшно лишь за себя, а сочувствовать не имеют права, да и не могут, потому что вся их любовь и способность сопереживать направлены в данный момент по другим каналам, далеко наверх, на землю. Может быть, и не замечают они Третью из седьмого ряда, которая на слабых от страха ногах идет к двери главного диспетчера, чтобы скрыться за ней навсегда.
В диспетчерской было двое мужчин, они курили возле вентиляционного отверстия, хотя это запрещалось инструкцией. Лица их были открыты, что тоже было грубейшим нарушением, и Третья поняла, что с ней больше не церемонятся.
Один из мужчин был ей знаком. У него была странная внешность, как будто природа планировала поразить его болезнью Дауна, но в последний момент смягчилась и убрала лишнюю хромосому из двадцать первой пары. Третья мысленно назвала его «Дауненком», тем более, что не могла вспомнить, как его зовут на самом деле. Фамилию помнила, а вот имя…
Дауненок подошел к Третьей и улыбнулся:
— Снимите колпак.
Женщина заколебалась.
— Снимите, снимите. Это все.
Она взяла колпак за кончик и медленно стянула его с головы. Мужчины перестали курить. Тот, который был ей знаком, но смотрел, словно не узнавая, зачмокал налимьими губами. Второй, со шрамами на щеках от выболевших прыщей, затянулся сигаретой и спросил:
— Я не понимаю, зачем вам это было надо?
— Мне?
В голосе мужчины ей послышался намек на возможность благоприятного исхода.
— Вам, вам. Именно вам. С вашими внешними данными…
— Какое это имеет значение… теперь? — она спросила это специально, в расчете, может быть, на то, что он более определенно намекнет, что есть, мол, еще один выход.
— Все имеет значение, — заулыбался Дауненок. — Коллега пишет диссертацию по социальной психологии. Мотивация поступков сотрудниц нашей фирмы — одна из глав этой работы. Тема, конечно, закрытая. Для внутреннего пользования. Итак, зачем?
— Слишком долго рассказывать. — Женщина в смущении теребила синюю ткань колпака. — У вас, наверное, не так много времени? И у меня? Скажите… как это будет?…
— О, да вы просто Шахерезада, — почему-то обрадовался собеседник.
— Как вас зовут? — спросил второй с испорченным лицом. — Меня, кстати, Модест.
Женщина задумалась на секунду.
— Зовите Марией.
— Мария… Ну нет, — обиженным почему-то голосом залопотал Дауненок. — Мы будем звать вас Шахерезада.
— И долго… вы будете меня так звать?
— Какая вы нетерпеливая, — улыбнулся Модест. — Если вас так интересует техническая сторона, то все очень просто. Сейчас мы побеседуем. Потом вы дадите подписку о неразглашении.
— Но ведь я уже…
— Да. При поступлении на работу вы давали такую подписку, однако этого мало. В таком серьезном деле должны быть соблюдены все формальности. Затем…
— А если я не подпишу больше ничего? — Мария, словно овца, перезимовавшая в душном хлеве и почуявшая вдруг ветерок с улицы; даже ноздри раздулись. — Не подпишу, а?
И Модест, к которому она уже начала чувствовать смутную симпатию, Модест, в словах которого ей мерещилась подсказка, ответил легко и весело:
— Ну, это полная чепуха. Тогда придется вас, милочка, вульгарно придушить.
— Что? — на миг ей стало нехорошо, и мужчины помогли ей опуститься на стул. В мелко задрожавшей руке оказалась мензурка с какими-то каплями.
— Вам нужно успокоиться.
— Зачем? — улыбнулась Мария. — Чтобы вам было удобней уничтожить меня?
— Я вас попрошу, — Дауненок вскинул коротколапую с обручальным кольцом руку. — Не нужно воображать нас этакими монстрами. Вы знали, д-да, знали, на что идете. И теперь не нужно трагедий.
— Никаких трагедий. За пять лет у вас на службе я отвыкла от эмоций, а уж от их проявления и тем более.
Мужчины переглянулись.
— Итак, Шахерезада, — Дауненок выкатил из-под стола круглый табуретик на колесиках, который словно предполагал где-то рядом наличие рояля, придвинул его к Марии, крутанул несколько раз, делая его пониже, под свой рост, и уселся верхом.
— Итак, Шахерезада, зачем вам это понадобилось?
— Меня зовут Мария, — отозвалась женщина.
— Вас зовут «Третья в седьмом ряду», — мягко поправил Модест.
Это случилось лет восемь назад. Тогда как раз закончилась очередная перепись населения. Данные в громадных, в двести двенадцать пунктов анкет, заполняемых гражданами по всей стране, были собраны, систематизированы, включены в различные сводки и таблицы и встретились наконец в Центральном институте статистики при Комитете социальных исследований. Здесь таблицы и сводки были обработаны ЭВМ, и результаты обработки оказались настолько неожиданны и страшны, что Большой ученый совет института решил немедленно довести их до сведения правительства страны. Правительство отреагировало, и вскоре в каждом более или менее крупном областном центре началось строительство лечебниц для лиц, склонных к суицидным попыткам, а также для тех, кто такую попытку совершал, но остался жив. Госпитализация в эти клиники проводилась насильственным путем, так как потенциальные самоубийцы, выявляемые во время поголовных профосмотров по месту работы, признавались психически больными и подлежали лечению. Это было жестоко. Люди, в индивидуальных картах которых появлялись зловещие буквы ССП (склонен к суицидным попыткам), чувствовали себя, как правило, совершенно здоровыми, и помещение в клинику оборачивалось для них трагедией. Так чувствует себя, возможно, человек, которому среди полного благополучия отрезает вдруг трамваем ногу. Вот он только что шел спокойный и неторопливый среди таких же людей, еще, пожалуй, думал с досадой о какой-нибудь ерунде, о какой-нибудь предстоящей не слишком приятной встрече, как вдруг чей-то вскрик, удар, и он уже лежит на рельсах и не чувствует пока даже боли и пытается поднять упавшую шляпу; но судьба уже вынула его из общего привычного течения жизни, взяла за воротник и опустила на другой уровень существования, где страх и боль, а он все еще пытается поднять свою шляпу и даже слабо улыбается тем, кто подбежал посмотреть на происшествие.
