Сон мотылька
Чжуан-цзы приснилось, что он стал мотыльком.
И проснувшись, он уже не знал кто он: Цзы, видевший
во сне, будто стал мотыльком или мотылёк, которому
Снится что он – Чжуанцзы…
Одиссей сын Лаэрта, царь Итаки, сидел, свесив загорелые ноги в прозрачную воду.
Наблюдая за снующими туда-сюда рыбами, он думал о только что покинутых им жене и сыне. Его вынудили оставить их и это его злило.
Стоял штиль. Низкая лодка, подгоняемая вёслами могучих гребцов, быстро скользила по водной глади, приближаясь к стоявшим на якоре кораблям. Заходящее вечернее солнце отражалось в зеркале тёплого ласкового моря. Одинокая чайка кружилась в воздухе, выискивая себе на ужин любопытных рыб, время от времени поднимающихся к поверхности.
Царь, давший когда-то клятву, отправлялся по пути войны в Трою. Он ещё не знал какие испытания ждут его впереди, но у него было нехорошее предчувствие.
Одиссей помнил, что оборачиваться назад плохая примета. Однако не выдержал – обернулся.
Позади, остались зелёные холмы где его пастухи пасли овец и коз, вспаханные поля на которых работали его крестьяне, быстрые холодные ручьи, стекающие с высоких гор, живописные, милые глазу, оливковые рощи…
"Ах! Нет острова красивее Итаки!" – подумал он.
***
Лёжа на равномерно покачивающейся палубе, Одиссей наблюдал за проплывающими над головой созвездиями. Ночное небо было чистым, что позволяло различить даже самые далёкие звёзды.
Царь понятия не имел, что ждёт его впереди и только просил богов поскорее позволить ему закончить с этим походом.
Вот с этой мыслью он и заснул.
Такой странный сон Одиссей видел впервые. Его окружали какие-то белые существа.
Люди? Нет, нелюди!
Они были похожи на людей, но скорее всего не были ими.
Люди так не выглядят, и если уж на то пошло – никогда так не одеваются…
Он лежал на чём-то мягком, совершенно непохожем на хорошо знакомые доски палубы, и не был в состоянии двинуться. Совсем как младенец, который уже умеет держать голову, но сил чтобы подняться ещё недостаточно.
Он видел себя в странном, очень светлом помещении, а на нём была ещё более странная одежда.
Существа говорили непонятные вещи и тыкали в него пальцами.
Особенно ощущалось, никогда до этого не испытываемое им, чувство беспомощности. Одиссею очень не понравилось это чувство. Ему хотелось вырваться и быть на свободе. Не зависеть от жутких существ, так похожих на людей. Он закричал. Закричал во всю силу своих лёгких, и именно это его и разбудило. Так же, как и разбудило всех на царском корабле.
На его крик сбежалась вся команда, но он отправил их спать дальше, а сам, прыгнув с корабля в ночную освежающую воду, стал нырять и плавать, стараясь смыть с себя ужас приснившегося кошмара.
День прошёл обычно и совершенно спокойно, а на следующую ночь всё повторилось.
И на другую тоже…
Сны всё больше пугали Одиссея и поэтому, на четвёртую ночь плавания, он решил вообще не смыкать глаз.
Он не спал, неся вахту вместе с ночным дежурным. А назавтра к полудню, глаза царя слипались, и он еле стоял на ногах. Его разморило, и не выдержав, он вновь окунулся в бездну ужаса своих снов.
На этот раз всё было ещё хуже.
Белые нелюди пытались втереться к нему в доверие.
Один из них – тот, что с остроконечной бородкой, придающей ему сходство с козлом, говорил с властелином Итаки мягким успокаивающим тоном. Однако в его голосе слышалась фальшь. Все бесконечные увещевания в том, что всё происходящее здесь лишь на благо Одиссею, ни к чему не приводили.
"Что это за странный язык, на котором изъясняется это существо?"– подумал Одиссей. "Почему я его понимаю?"
Царь долго слушал болтовню козлоподобного и наконец, не выдержав, велел ему заткнуться и перестать блеять.
Узкая белая физиономия существа перекосилась, а в поле зрения Одиссея вдруг оказалась невыносимо уродливая тварь.
Так же как и её предшественник, она просто слепила глаза неестественной белизной одеяния. Однако, если первое существо можно было назвать самцом, то это, несомненно, была самка.
Хотя подобных самок, скорее всего, ещё ни одному греку не приходилось видывать.
Она была просто необъятна. Заплывшие жиром и просто отталкивающие своим уродством черты, редкие чёрные волосы на тройном подбородке, никак не вяжущиеся с царящей вокруг белизной. Мускулистые мужские руки, огромных размеров груди и неохватный, грозящий притянуть самку к земле, живот. И наконец, завершающие столь неприглядное зрелище, толстенные монументальные ноги с голубыми венами.
"Женщина" сграбастала его руку в свою лапищу, а потом зловеще осклабившись жёлтыми кривоватыми зубами, чем-то его уколола. Царя моментально охватила дремота, а открыв глаза, он увидел перед собой мачту с раздувающимся парусом на фоне кроваво-красного заката…
Одиссей боялся заснуть.
В течение всей жизни ему приходилось бояться.
Ничего не страшатся только дураки, поэтому, они долго и не живут.
Так что боятся Одиссею приходилось. Но, чтобы так сильно? Никогда!
Он боялся заснуть, страшась вновь оказаться во власти женоподобного чудовища. Однако верхушки самых высоких храмов Трои вот-вот должны были показаться на горизонте, а царь знал, что там, у стен осаждённого города, ему понадобятся все его силы.
И тогда, он, переборов нежелающий уходить страх, улёгся на палубе завернувшись в плащ и закрыл глаза.
Уже будучи в полудрёме, правитель Итаки подумал о деревянном коне.
"Как же он назывался? А.… Ну да! Троянский конь! Одна из моих лучших идей.… Но как?! Интересно! Я не должен сейчас об этом знать. Это же будущее! Хотя какое будущее, если оно описано в книжке? А… Книжка! Конечно… Книжка? Какая книжка? Я ничего такого в жизни не читал! Или читал? Ну ладно, потом разберёмся. У стен Трои, видно будет, а сейчас сон… сладкий сон. Тихий час.."
– Васильев! Васильев, вы меня слышите?!
– Слышу,– открывая глаза, ответил Одиссей сын Лаэрта, царь Итаки.
Сквозь потрёпанные шторы в палату просачивался утренний свет.
Одиссей попытался встать с койки, но его удержали крепкие ремни.
– Зачем ремни? Марья Афанасьевна, опять вы за своё? – обратил он укоризненный взор на толстую пожилую сестру в белом халате.
Она недоверчиво усмехнулась, и вдруг захохотала. Её огромный живот заходил ходуном и Одиссею-Васильеву показалось, что сейчас старая Марья грохнется на него и задавит как клопа.
– Неужто не помнишь, а ваше гречневое величество?!– отдышавшись после смеха выдавила из себя Марья Афанасьевна. – Ты же тут орал, вырывался. Вон доктора ни за что, ни про что, козлом блеющим обозвал. А от меня так шарахнулся, будто не Марья я, а монстра какая-то иностранная, что в фильмах ужасов показують!
– Ох, не помню, Марья Афанасьевна! Это ж я, наверное, в забытье был, – стал оправдываться Васильев. – А что это вы меня, гречневым-то, кликнули?
– Ой, Андрюшка, ты Андрюшка! И правда ведь, не помнишь! Ты, видишь ли, вбил в голову свою психованную, что зовут тебя не Андрей Васильев, а Удиссей, из какой-то гречневой
