Я вспомнила, что там, за поворотом, под большим дубом, будет сейчас огороженный лесниками муравейник. Да загорись он сейчас весь, стали бы мы тушить? И тут же ответила себе: конечно! Ведь лес тогда может загореться… Все начинается с маленького пожара…
Даже на таком расстоянии чувствовалось, что тянет сюда промозглым холодом, как от того проехавшего мимо грузовика… Вспомнила я почерневшую гусеницу и четкие, продуманные движения Наташиных пальцев. Откуда она знала, что пальцы туда нельзя?
Хотела было спросить, да передумала. Как представила, что ответит сейчас: «Сержик сказал», так снова холодок пробежал меж лопаток. Да кто они такие, черт побери, все эти дети… и какие еще кроются в них способности?!
«Но, похоже, с трещиной дело и впрямь серьезное! — решила я, медленно бредя по дороге. — Если и вправду… мир треснул, то где-то может быть и не такая трещина… Не «микро», как у нас тут, а хотя бы, ну, на пол земного шарика, наполненная эдакой черной космической пустотой! Для Вселенной ведь, скажем прямо, это ерундовые масштабы! Чикнет случайно где-нибудь под носом, и…»
Я снова вспомнила ту странную тень… тень от трещины, похожую чем-то на воздушный шарик, длинный, как колбаска… или на невидимую сосиску, или на прозрачный рыбий пузырь… И пролегла одна такая трещинка здесь, на дороге, тоже вроде бы безобидная и совсем-совсем пустая… Что, казалось бы, опасного в пустоте? А ведь она-то и есть, если вдуматься, самое страшное из всего на свете!
«Вот странно, — подумала я, — а как же сохраняется граница? И как эта вселенская пустота, в которой гибнет все живое, не «смешивается» с обычной, привычной нам пустотой — с тем же воздухом, хотя бы? Как не лопается этот «воздушный шарик», пробуравивший материю?»
И тут в голову мне пришла аналогия. Возьмем пузырек воздуха в воде. Он тоже не лопается… И не сжимается в точку. Внутреннее давление уравновешивает внешние силы. До поры до времени…
Я вспомнила, какая в трещине была напряженность. Как прилипала монетка к одной из стенок, как резко отклонялась проволочка… А какая там внутри пустота? Что мы знаем о такой пустоте? Там могут действовать какие угодно силы, вплоть до внутриядерных, вплоть до… чего угодно! В обычной трещине раздвинуто вещество, но какое-то, пусть и другое, вещество в ней все равно остается. А если раздвинуто так, что и вещества-то никакого больше нет, оно словно всосано в стенки трещины?! Ну, ничего там нет! Какая же плотность и температура должны быть по краям! Представить страшно… И что сильней тогда — это внутреннее давление пустоты, которое способно разорвать буквально все-все-все, или давление внешней среды? Ведь если внутри не останется ничего, а снаружи окажется все, то сопротивление может исчезнуть — сразу, и тогда стенки схлопнутся… Что будет? Взрыв, пострашнее водородной бомбы? Лопнет «шарик»… Или же, наоборот, все трещинки в какой-то миг соединятся, и образуется одна огромная дыра, сжирающая без остатка мир? Взрыв наизнанку… Ну да все едино! Меня даже стало подташнивать от страха, как однажды, когда случайный прохожий вытащил меня за воротник из-под машины…
Я смотрела на своих племянников и видела перед глазами эти оплавленные стенки, видела этот металлический блеск на границе с непроницаемой темнотой. Чернотой бездны. Ведь неизвестно даже, какие там были теперь элементы и какие произошли реакции в оплавленном веществе стенок. При этаких-то температурах! А вдруг!.. Я готова была удариться в панику. Играть рядом с атомной бомбой!
Но тут я вспомнила, как терпеливо прогуливался у трещины незнакомец. Как дожидался он окончания Наташиной игры, серьезно о чем-то с нею беседуя… И жалость к этим несуразным и непонятным пришельцам вдруг проснулась во мне. Именно жалость и еще — теплая какая-то участливость… Потому что чувствовалось: все эти дурацкие бутылки и машины с неработающими моторами — нелепые и досадные промахи, которых избежать при всем старании не удалось. Может быть, они совсем не разбираются в нашей жизни; может быть, они вовсе даже и не люди, все эти одинаковые незнакомцы в зеленых платках, а просто-напросто — такие же «резиновые» бутылки, сделанные лишь для того, чтобы не пугать нас. И каковы они в действительности — никому неведомо. И нужно ли нам это знать — еще больший вопрос…
Дети заметили мое подавленное состояние и тоже притихли. Дима, будто маленькую, взял меня за руку, и так вот, молчаливой гурьбой, мы и дошли тогда до самой дачи.
На лавке у калитки кипел самовар. Тетя Рита устроила обед на веранде. Стол был накрыт, ждали только нас. Аппетитные запахи драников и шкварок заставили всех бежать к дому вприпрыжку.
Я уже вымыла руки и с трудом заворачивала тугой кран, когда на дорожке, преграждая мне путь к крыльцу, выросла фигура Марьи Петровны.
— Я к тебе… — она торопливо достала карточку из кармана передника и тут же спрятала. — На полу нашла, когда свет за тобой гасила. Раньше-то там не лежала…
Я покраснела. Она, конечно же, поняла, что я рылась в вещах у Димки.
— Да я ничего! — замахала руками добрая женщина. — Главное, чтобы Димочка не догадался. Ты скажи, куда на место-то положить…
— В нижний ящик, — сказала я кратко и сделала шаг к крыльцу.
— Ага… В нижний… значит! — закивала головой Марья Петровна, но уходить не спешила. Вновь достала снимок и нервно теребила его в руках, не решаясь еще что-то сказать.
— Пообедайте с нами, Марья Петровна! — пригласила с веранды тетя Рита.
— Ах, нет, спасибо, Димочку кормить надо… — засмущалась Марья Петровна и взяла меня за плечо, видно опасаясь, что я могу убежать. — Боюсь я, боюсь… — зашептала она доверительно. — На меня подумает, что взяла… Ты бы ему сама отдала лучше… Зятя этого фотографию, проклятую!
— Какого зятя?
— А того самого алкоголика, сторожева зятя, будь он неладен! Зачем Димочка его сымал? Не знаешь?..
Я не знала, но очень бы хотела взглянуть. Наслышана была премного.
Димкина бабушка теребила меня за рукав. В глазах ее была тревога.
— Как думаешь, он не болен?..
— Кто? — удивилась я.
— Да Димочка! Внучек мой — что-то того… Знаешь, что он снимает?
Сейчас мне это было неинтересно. Жалко было бедную тетю Риту с ее стынущим обедом…
— Ноги мои два дня сымал… А потом велел тапки скинуть, и их тоже — фотоаппаратом!..
Я чувствовала, что дальше испытывать терпение взрослых становится уже неприличным, и потому торопливо сказала:
— Давайте фотографию и не беспокойтесь, отдам. Сама все объясню.
