– Да? Может быть. Но ведь я прошу только взглянуть на труп!
– Вы извращенец?
– Считайте меня кем угодно, только пропустите на минутку. Я сделаю фотографии, и – все!
– Извращенцам тем более нельзя. За минуту с бедным трупом много чего сделать можно…
– Ох, и фантазия у вас! Так кто из нас извращенец?
– Вон отсюда! А то полицию вызову!
Память выдала воспоминание. Баритон принадлежал Максу Ковальски. Мозг сообщил, что евреи в лице лжежурналиста хотят удостовериться в подлинности смерти Шрабера. Надо было действовать. Причем, срочно.
Пауль, превозмогая боль, оперся на руки и сел на столе. Кожа перестала быть прозрачной. Она стала матовой, но все равно была еще очень тонка. Пауль, морщась от боли, осторожно спустил со стола ноги и осмотрел помещение. В зале находилось шесть столов, три из которых были пусты. На остальных располагались трупы различной степени свежести. В дальнем углу Шрабер разглядел еще одну дверь. Перед ней на кафельном полу валялась куча тряпья. Пауль встал на ноги и тихо подошел к куче. Стараясь не торопиться, ибо каждое быстрое движение причиняло боль, он выбрал засаленные парусиновые штаны неопределенного цвета, вонючую майку без рукавов и тростниковые нищенские тапки. Он оделся и понял, что сделал это вовремя, потому что Ковальски, наконец, догадался, как проникнуть в зал с трупами. Теперь дело было за малым:
– Сто, − сказал гнусавый.
– Чего, новых крузейро? – подозрительно переспросил баритон.
– Нет, долларов.
– Ничего себе, аппетит у вас… Может, машину еще подарить? Двадцать!
– Сто.
– Послушайте, я ведь только взгляну и сфотографирую. За что такие деньги?
Гнусавый рассмеялся:
– Вы, янки, богатые… Для вас − это не деньги.
– Какой я тебе янки? Ты что, не видишь, что я – самый обычный еврей? В лицо мне внимательно взгляни.
Гнусавый хмыкнул и заявил:
– Тогда двести.
– Дать бы тебе в морду разок…
– Сейчас полицию вызову.
– Да ладно, ладно, − сорок!
Национальная предприимчивость Ковальски взяла свое. Торговля еще не прекратилась, и шанс скрыться реально маячил перед Шрабером. Пауль толкнул закрытую дверь, и она легко распахнулась. За ней был длинный узкий коридор, освещенный одной лампочкой. Шрабер прошел по нему, спокойно открыл следующую дверь, и оказался на тихой, ничем не примечательной улочке. Жаркий день был в разгаре. Редкие прохожие шли по своим делам. Мимо протрусил нищий. От него пахло луком и дерьмом одновременно. Пауль провел рукой по голове и совсем не обрадовался лысине. Он подумал, что кожа на голове может сгореть под воздействием солнца. Ему захотелось вернуться в зал с трупами и подобрать с пола замеченную ранее широкополую шляпу, но оттуда послышались крики.
Знакомый баритон орал:
– Где он?! Куда вы его дели?!
Гнусавый голос невозмутимо отвечал:
– Да тут он был. Не мог же он сам уйти… Разве скелеты ходить умеют?
Дальше диалог развивался интереснее. Баритон требовал:
– Ищи его, сволочь!
Гнусавый был так же невозмутим:
– Полиция найдет.
– Восемьдесят два доллара за что?
– За то, чтобы пройти.
– Где труп? Возвращай деньги!
– С чего это? Ты прошел? Прошел. Значит, − мы в расчете.
– Ах, так?
Раздался звук оплеухи. Что-то покатилось по кафельному полу, и в помещении загрохотало.
Шрабер шагнул на тротуар, прижал правую руку к темени, и пошел в сторону ближайшего угла. Скрывшись за ним, он не видел подъехавшей к моргу полицейской машины. Его не интересовало, чем закончится дело у Ковальски. Ему больше всего на свете хотелось есть и пить…
Конгломерат Сан-Паулу. Порт Сантос. 1984 год.
В грязном тупике между складскими портовыми сооружениями, на картоне, бывшем ранее коробкой от апельсинов, сидел нищий. Длинные седые волосы неопрятно топорщились во все стороны. Белая растрепанная борода свисала на грудь. Не обращая внимания на вонь, исходившую от стоявших невдалеке мусорных баков, он грыз старый кусок сыра.
Звали его – Педро Гонсалес. Пять лет назад он был Паулем Шрабером. А до этого – еще кем-то. И не один раз. Он вспоминал себя маленьким мальчиком, сидевшим в католическом соборе рядом с отцом, матерью и двумя братьями. Патер говорил о добром, хорошем и вечном. Он помнил себя верящим во все это… Но впоследствии вера утекла сквозь пальцы. Она ушла туда, куда ранее ушли драконы, соперничавшие с Ланселотом, и Санта-Клаус, так и не подаривший ему игрушечную железную дорогу. Отец говорил, что такая дорога стоит недешево, и у Санта-Клауса нет денег, чтобы ее купить. Но у восьмилетнего мальчика из соседнего дома она была. Его звали Исааком Шлиманом, и отец говорил, что евреи уже и Санта-Клауса взяли в откуп…
Во время изучения философии в Мюнхенском университете от веры не осталось ничего. А после окончания Франкфуртского университета место в душе, где ранее теплилась вера, тягуче затекая, заполнила расовая теория Альфреда Розенберга, впоследствии повешенного по приговору Нюрнбергского трибунала. Так бетон заливает пустующую полость и остается там навсегда (если не извлечь его либо ломом, либо взрывом, что приведет к разрушению всей конструкции). А свободного места в душе больше нет. И поместить веру стало некуда, да и желания никакого не было.
Прошедшие пять лет он много думал, и случившиеся события были им взвешены и проанализированы. За это время ему пришлось пережить еще две смерти. Один раз Гонсалесу перерезали горло конкуренты-нищие и бросили умирать в выгребную яму. Второй случай произошел на железнодорожных путях, где его располовинило несущимся с бешеной скоростью локомотивом. В обоих случаях смерть его не настигла. Заживление ран и сращивание частей тела происходило как-то само собой и занимало совсем немного времени. И если бы не дикие боли, сопровождавшие каждый такой процесс, Педро не ломал бы себе голову, пытаясь доискаться до причин своей неубиваемости. Но приходилось признать, что без странных, непонятных сил, способствовавших восстановлению жизненной сущности во всех этих случаях (включая предыдущие), обойтись никак не могло. Голоса, звучавшие в голове после принятия препарата, стали восприниматься по-другому. Педро признался себе, что галлюцинациями тогда и не пахло. И какова во всем этом роль эликсира? А существует ли она вообще, эта роль?
Ясно было одно − в руки к евреям лучше не попадать. Они показательно казнили лишь Эйхмана. Во всех последующих случаях израильтяне убивали нацистов там, где нашли. Так было в 1965 году в уругвайской столице Монтевидео, где они просто застрелили Герберта Цукурса, который в свое время хозяйничал в рижском гетто. То же случилось и со Шрабером. Если он опять попадется к ним, справедливо возникнет вопрос: в чем суть такой живучести? Гонсалес знал, что дураков в «Моссаде» нет. Его все-таки вывезут в Израиль, благо сделать это проще простого. Кого в Бразилии интересует судьба нищего, да еще и без документов?
