Старик пристально наблюдал за ним. У него было настороженное птичье лицо, двойной подбородок придавал ему сходство с петушком.
— Как же вы предполагаете это сделать? — спросил он.
Сбитый с толку этим вопросом, Конрад неуверенно сказал:
— Найду где-нибудь ключ. Старик нахмурился.
— Один ключ? Пользы от этого будет немного. Настороженность его, по-видимому, проходила. Он похлопал себя по карманам, в которых что-то глухо звякнуло.
Несколько минут оба молчали. Потом Конрад словно по наитию засучил рукава.
— У меня есть часы, — сказал он. — Сейчас без четверти восемь.
— Дайте посмотреть, — старик шагнул вперед, схватил руку Конрада и впился взглядом в желтый циферблат. Потом, отступив, он опустил ружье и, казалось, подвел итог своим впечатлениям. — Хорошо. Посмотрим. Вы, наверно, хотите позавтракать.
Они спустились вниз и быстро пошли по улице.
— Иногда сюда приходят люди, — сказал старик. — Любопытствующие и полиция. Я видел, как вы вчера убежали. Вам повезло, что вас не убили.
Они сворачивали то влево, то вправо, пересекали пустые улицы, старик быстро шмыгал между лестницами и колоннами. На ходу он придерживал руками карманы, чтобы они не звенели. Заглянув в один из карманов, Конрад увидел, что он полон ключей, больших и ржавых, самых разных по устройству.
— Наверно, это часы вашего отца, — заметил старик.
— Дедушки, — поправил Конрад. Он вспомнил лекцию Стэси и добавил: — Он был убит на площади.
Старик сочувственно нахмурился и коснулся руки Конрада.
Они остановилась под зданием бывшего банка, сейчас ничем не отличающегося от прочих зданий. Старик внимательно посмотрел по сторонам, а потом повел Конрада вверх по застывшему эскалатору.
Он жил на третьем этаже, за лабиринтом решеток и стальных дверей. В центре его большой мастерской стояла печка и висел гамак. Примерно на сорока столах того, что когда-то было машинописным бюро, была разложена огромная коллекция часов, которые все одновременно ремонтировались. Вокруг стояли высокие шкафы, набитые тысячами запасных частей, разложенных по аккуратно пронумерованным ящичкам. Регуляторы хода, храповики, зубчатые колесики трудно было узнать из-за покрывавшего их слоя ржавчины.
Старик подвел Конрада к висевшей на стене схеме и показал на итог, выписанный под колонкой дат.
— Посмотрите на это. Теперь уже ходят 278 часов. На то, чтобы заводить их, у меня уходит половина времени.
Он приготовил Конраду завтрак и рассказал о себе. Звали его Маршалл. Когда-то он работал программистом в Контроле Центрального Времени, пережил восстание и преследования Полиции Времени и десять лет назад вернулся в город. В начале каждого месяца он уходит в один из окраинных городов, получает пенсию и покупает припасы. Остальное время он заводит все растущее число функционирующих часов и ищет такие, которые можно было бы снять и починить.
— Пребывание все эти годы под дождем не пошло им на пользу, — пояснил он. — И я ничего не могу поделать с электрическими часами.
Конрад бродил между столами, весело ощупывая разбросанные часы, которые были похожи на нервные клетки какого-нибудь невообразимо громадного робота. Он был взволнован и вместе с тем удивительно спокоен, он казался себе человеком, который поставил на карту жизнь и теперь ждет решения судьбы.
— А как вы удостоверяетесь, что все они показывают одно и то же время? — спросил он Маршалла, сам удивляясь тому, что этот вопрос кажется ему важным.
Маршалл раздраженно пожал плечами.
— Никак, но разве в этом дело? Такой вещи, как абсолютно точные часы, не существует. Самые точные часы — это те, которые стоят. Они показывают абсолютно точное время дважды в сутки, хотя вы не знаете, когда.
Конрад подошел к окну и показал на большие часы, видневшиеся в просвете между зданиями.
— Если бы мы только могли пустить те, а от них уже все остальные.
— Это невозможно. Весь механизм взорван динамитом. Не тронуты только колокола. Да и электропроводка давным-давно уже пришла в негодность. Нужна целая армия специалистов, чтобы пустить их в ход.
Конрад кивнул и посмотрел на схему. Он заметил, что Маршалл, кажется, запутался в годах — ставя даты пуска часов, он ошибался на семь с половиной лет. Нехотя поразмыслив над ироничным смыслом этой ошибки, он решил ничего не говорить Маршаллу.
Три месяца Конрад жил со стариком, сопровождая его в пеших походах по кругу, нося лестницу и полный ранец ключей, которыми Маршалл заводил часы, помогая ему снимать те из них, которые еще можно было починить, и оттаскивая их в мастерскую. Весь день, а иногда и половину ночи они работали вместе, починяли часы, заводили их и относили на место.
Однако Конрад все время думал о больших часах на башне, возвышавшейся над площадью. Раз в день он тайком отправлялся в разрушенные здания, где когда-то обитало Время.
Как Маршалл и говорил, и большие часы, и их двенадцать сателлитов остановились навсегда. Дом, в котором помещался часовой механизм, напоминал машинное отделение затонувшего судна, это была груда искореженных взрывами двигателей и колес. Каждую неделю он поднимался по длинной лестнице на самую верхнюю площадку, находившуюся на высоте шестидесяти метров, и из башни с колоколами смотрел на плоские крыши зданий, тянувшиеся до самого горизонта. Длинные ряды молотков лежали перед ним защелкнутые в своих гнездах. Однажды он, играючи, пнул защелку дискантового молотка и… над площадью поплыл звон. Звук его оказал на Конрада странное воздействие…
Постепенно он стал ремонтировать механизм, заставлявший звучать колокола: скреплял проволокой молотки и систему шкивов, протянул на верх башни новые тросы, перетащил уцелевшие лебедки из зала с часовым механизмом, переделал защелки.
Они с Маршаллом никогда не обсуждали те задачи, которые поставили перед собой. Словно животные, они подчинялись инстинкту и работали неутомимо, вряд ли задумываясь над побудительными мотивами. И когда однажды Конрад сказал Маршаллу, что он собирается уйти и продолжить работу в другом районе города, Маршалл тотчас согласился, поделился с Конрадом по мере возможности инструментами и попрощался.
Ровно шесть месяцев спустя звон колоколов большой башни поплыл над крышами домов. Они звонили каждый час, полчаса и четверть часа, постоянно возвещая о том, что день проходит. В тридцати милях от башни, в городах, расположенных по периметру большого города, люди останавливались на улицах и в дверях, прислушивались к тусклому эхо, блуждавшему по длинным ущельям жилых кварталов, видных на горизонте, и невольно считали медленные удары, сообщавшие, который теперь час. Старики шептали друг другу: «Четыре часа или пять? Часы опять пошли. Странно, прошло столько лет».
