— Господи, ну, слава богу, а то как красна девица… — забурчал Игнат.
— Все за? — спросил Бугрим для порядка.
— Против, — тихо, стараясь не смотреть на Антона, сказал Миша.
— Почему, Миш? — спокойно спросил Антон.
— Мы должны решать вместе. — Он долго собирался, прежде чем продолжить, и его не торопили. — Сегодня, когда брали, думал, грохнут. Потому что я сам Сергея убить хотел. Меня власть за пару месяцев из человека в говно превратила. Власть по природе своей аморальна. Это победившее зверство. Я не хочу, чтобы ты в зверя превратился, Антон.
— Слова, — сказал Антон. — Просто красивые слова. Если ты такой демократ, хорошо, давай вместе решать. Кто за меня?
Подняли руки все, кроме Миши.
— Сообща решили, как ты и хотел.
Легли все в одной комнате. Места на кровати и диване отдали семейным. Карлович, Погодин и Бугрим спали на полу. Разговор ушел к другим, приземленным темам.
— Какие у нас варианты? — спросил Игнат.
— Искать деревню, — ответил Карлович.
— Умрем с голода, — возразил Миша.
— Есть головинский склад, — не уступал Карлович, которого за недавний героизм все стали звать «Кремень» — в шутку, но не без уважения.
— Сколько оттуда утащишь? На неделю? Это если захватим, а то ведь убьют!
— Зайду с другой стороны: завтра у нас еще есть что жрать, а потом зубы на полку.
— Задолбали, спать ложитесь! — пробасил Бугрим.
Поворочались, покрутились, и теперь молчание нарушил Бугрим.
— А вот меня, например, куда девать по его логике? — говорил, продолжая внутренний спор. — Я же хохол, так? То есть, типа, родная кровь, но не русский, да? На меня все эти прогоны распространяются, что я избранный и так далее, или я второй сорт?
— Ну… должны по идее, — подал голос Игнат, тоже украинец. — Мы же славяне. Славные.
— Славные? — не выдержал Винер. — А ты знаешь, славный мой, что в Треблинке немцы гнали евреев только от вокзала и по лагерю, а заталкивать в печи ставили украинцев: у фашистов психика была слабая, не выдерживали! У меня там прадед погиб, я говорил?
— Двести раз, Миша! — отвечал Антон, и все смеялись. — Нам что, скинуться и памятник твоему прадедушке поставить? Мой дед подо Ржевом погиб, я же не хожу с постным лицом, будто мне весь мир что-то должен. Чего ты от нас хочешь? Да. Вечная память жертвам еврейского народа, давайте жить дальше!
— В печи… — нервничал обиженный Бугрим. — Знаешь что, Миша? Перевожу наши отношения на деловые рельсы. Тебе понравится, ваш подходец…
— Как это? — осторожничал Миша, предчувствуя подвох.
— Сегодня я тебя тащил целый день, завтра — твоя очередь.
Тут хохотали все. Сашка собирался ложиться, когда Антон позвал его в сени. Здесь было холоднее, и Сашка дрожал.
— Как ты?
— Нэ-нормально. К-костей не са-сы-сломал, а мэ-морда заживет.
— Пойдешь обратно в лагерь.
— Т-ты что?
— Поговоришь с Глашей. Она должна нам помочь.
— А п-при чем зд-десь…
— При том. Я видел, как вы друг на друга смотрите. Попробуй встретиться с православными. Борзунов втихую от Сергея часовенку устроил в лесу, объясню где. Их там человек тридцать молится, мусульман еще десяток, считай, наши люди!
Все устали, но заснуть не могли.
— Мне одному кажется? — спросил Карлович с пола.
Казалось всем. Они ощущали слабые толчки. Вслушавшись, можно было уловить ритм. Землю шатало.
* * *
— Так его живым брать или как?
— Мне сказали голову привезти. Нахуй мне живой?
Паше не понравилось, что Голупа обратился не к нему, а к Кахе. И Маша это заметила. Господи, как же он любил ее! Поверить не мог, что такая женщина с ним, носит его ребенка. В ее присутствии он чувствовал себя сильнее. Паша перехватил нить разговора:
— Идем так: через Вереинку и Красный Выселок, потом — в лес, вот здесь. По дуге шестнадцать километров. Здесь и переночуем.
Выступать решили в пятницу. Стукач из крайневских рассказал, что в субботу работать заканчивают раньше, наливают выпить — и танцы. Они знали, сколько и где патрулей, дали каждому отряду задачу. Паша был уверен, что прошлой ошибки не повторит.
Их было шестьдесят семь человек, хорошо вооруженных, понимавших, что делать. Паша говорил и со своими, и с мизгиревскими. У всех заметил веселый предбоевой мандраж. Они были готовы.
Самых злых и ловких он собрал в истребительный отряд.
— Когда возьмем лагерь, верхушку стрелять без разговоров. Главное — Крайнева. Потом — еврейчика, Кошелева, хохла здорового и долбанутого этого, Гостюхина. Старых стреляйте, молодых, если не дергаются, не трогайте. «Зарю» под себя поставим, пусть работают.
* * *
С утра притащили чудо.
Черного котенка пяти недель отроду с пушистыми крыльями на спине. Семилетняя Инночка Вольф прятала его и кормила молоком, которое ей давали, и размоченным в воде хлебом. Сестру привел Игорь Вольф, молодой и задиристый.
Котенка смотрели в коридоре административного корпуса, где хранились дрова. У Сергея не было кабинета, он все решал на улице. Сюда пришли из-за деликатности вопроса — чтобы другие не видели.
Котенок был обычным, и крылья были обычными, похожими на лапы, только плоскими.
— Может, его утопить? — подал идею Сева.
— Может, тебя утопить? — огрызнулся Вольф.
Оставлять котенка было нельзя. Разнесется слух по лагерю, поднимется паника, люди стали суеверны.
— А чо ты его принес сюда, умник? Хамит еще… — злился Сева. — Щас самого утоплю!
— А чо ты орешь сразу?
— Чо-чо, ничо!
Девочка заплакала.
— Хватит, успокойтесь! — сказал Сергей и обратился к Игорю: — Держите его дома. Не показывайте. Хоть в клетке, но чтобы не видел никто.
Наклонился к Инне.
— Ты отвечаешь, хорошо?
Котенка унесли, накрыв одеялом. Драпеко убежал читать энциклопедию и к обеду сообщил, что это не чудо и не чертовщина, а кошачья астения, такое бывает, скоро сами отпадут.
Потом пришел Синявский. После изгнания Миши он отвечал за склад. Там завелись крысы, и Синявский просил совета, что делать. Есть яд, но сыпать химикаты рядом с продуктами? И потом, крысы перемрут и будут там валяться.
— Собери кошек по домам, какие есть. И в деревнях надо выменять.
При упоминании о кошках Сева хрюкнул в кулак, вспомнив «чудо».
Сергей пошел домой утеплять окна. Дома с ним не разговаривали. Пусть их.
Надрали ваты и старых тряпок и затыкали ножами и вилками щели. В дверь постучали.
— Сейчас, секунду! Держи. — Сергей сунул хмурому Никите клок ваты и пошел на улицу, по пути подхватив с вешалки куртку.
