— Так точно, командир! — сверкнув глазами, приложила она ладонь к козырьку кепи.
У меня больно кольнуло сердце. Елена была копией Беаты, той самой, которую я впервые увидел после разгрома банды Можиевского. Да и возраст ее был тот же. «Через годик ей замуж», — подумал я. Мне очень хотелось, чтобы ее мужем стал один из моих племянников. Но Николай исчез, а Юрий не проявлял почему-то интереса к этой красивой девушке. Да и Елена была совершенно равнодушна к нему, как, впрочем, и к другим возможным женихам. Как-то об этом зашел разговор. По-моему, его начала Беата. Елена страшно рассердилась и заявила, что обсуждать эту тему не намерена ни с кем.
— Останешься старой девой, — предупредила Беата.
— Останусь, значит, останусь! — ответила она и вышла из комнаты, хлопнув дверью.
После этого разговора она дулась чуть ли не целую неделю. Было это как раз накануне офицерского путча.
В полдень я подстрелил косулю, и мы сделали привал на поляне, поросшей редкими березами. Собирая для костра сучья, я чуть было не напоролся на громадную гадюку, которая шипя уползла в кусты. Змей теперь в округе расплодилось много. У нас, правда, еще не было случаев укуса людей гадюками, но в лесу в связи с этим приходилось принимать всяческие меры предосторожности. Мы все ходили по лесу в толстых сапогах и старались производить как можно больше шума. Змея, слыша его, заблаговременно уползала. В дальних поездках мы при случае ловили ежей и переселяли их в окрестности стационара, а если находили вблизи ежиные логовища, то всегда оставляли любимые ими лакомства. Поэтому вблизи стационара гадюки почти не встречались.
Последние три километра были самыми трудными. Тропа настолько заросла, что приходилось пробираться, согнувшись вдвое. Лошади в этих условиях были скорее помехой, чем подспорьем. Наконец, я нашел небольшую полянку и велел Елене дожидаться меня вместе с лошадьми. Какое-то внутреннее чувство подсказывало мне, что дорога рядом.
— Разожги костер, чтобы я мог найти тебя, когда буду возвращаться. Только проверю, нет ли следов от телеги, дождусь темноты и вернусь, — пообещал я.
Я был уверен, что опередил Покровского но крайней мере на несколько часов. Но чем, как говорят, черт не шутит. Мне непременно хотелось убедиться, что он еще не успел миновать место, где я уготовил ему встречу.
Так оно и было. Когда я вышел на дорогу, уже смеркалось. Но все же можно было убедиться, что ее песчаное покрытие нетронуто. Но в каком виде была эта дорога! Вся завалена обломками веток, опавшей листвой. Местами песок зарос мхом, на середине пробивались молодые дубки, торчали зеленые пучки сосенок. Через пару лет дорога исчезнет, порастет молодым лесом, а еще лет через пять никто, глядя на это место, и не заподозрит, что здесь когда-то ездили люди.
Я подождал, пока совсем стемнеет. Вряд ли Покровский решится ехать ночью, не рискуя сломать колеса своей старой телеги. Можно было до утра не ждать, и я вернулся на поляну, где оставил Елену. Хорошо, что она послушалась меня и разожгла костер, иначе в темноте я прошел бы значительно левее. Я увидел среди деревьев отблеск огня, когда уже миновал поляну.
— Ну что? — спросила Елена. — Нет следа?
— Нет. И боюсь, что нам придется проторчать здесь двое-трое суток. Дорога в ужасном состоянии, завалена ветками, упавшими деревьями.
— Ты уверен, что это та дорога?
— Другой нет. За нею — непроходимые болота, которые теперь стали еще более топкими.
— Как все-таки быстро восстанавливается природа.
— Да, лет через сто, а может быть, и раньше, вся земля покроется непроходимыми лесами, которые поглотят даже большие города.
— Неужели все займут леса?
— В сухом климате нет. В нашем же, умеренном поясе, с его частыми дождями, строения быстро разрушаются, если за ними нет ухода. Особенно современные блочные. Они втягивают в себя воду…
— И Москва, и Петербург, и Варшава?
— Они тоже. Особенно Петербург. Достаточно двух-трех наводнений, чтобы дать начало быстрому его разрушению. Меня больше беспокоит другое: склады отравляющих веществ и ядерное оружие. Да и атомные электростанции тоже. Правда, они автоматически законсервировались, но все же… Нет полной уверенности, что из-за какой-то неисправности не начнется ядерная реакция.
— Это страшно?
— Я не физик, не специалист в данной области и ничего конкретного сказать не могу. Возможно, я преувеличиваю опасность, и ее нет. Возможно! Будем надеяться, что это так! К сожалению, у нас нет ни одного специалиста, который мог бы сказать по этому поводу что-то определенное.
— Я была слишком мала, когда это все произошло, — Елена протянула мне палочку с поджаренным мясом, — кажется, уже готово! Так вот, я тогда не задумывалась ни о причинах катастрофы, ни о ее последствиях. Теперь думаю, почему в катастрофе больше погибло образованных людей, интеллигенции?
— Они же жили в городах. А там эпидемия была сильнее. Ну и насилие, бандитизм… Интеллигенция первая от этого и пострадала. Она, как правило, не способна к самозащите.
— А ты? В том мире ты был ученым…
— Ученым — громко сказано. Просто я занимался научными исследованиями, которые, к сожалению, не удалось окончить.
— Не перебивай… Я хотела сказать, что ты как раз не относишься к неспособным к самозащите. Ты как раз из тех, кто сначала стреляет, а потом кричит: Руки вверх!
— Вот как? Ты считаешь меня жестоким?
— Раньше, когда еще плохо знала, я тебя даже боялась. Я ведь была на том «представлении», когда Можиевского и его старух растерзали собаки…
— Кто тебя туда пустил?
— Я незаметно прокралась и смотрела через забор. Это было страшно!
— Я не назначал им такую казнь.
— Но не запрещал. Хотя мог.
Елена подбросила в костер сухие сучья и замолчала, задумчиво глядя на пламя.
— Ты меня осуждаешь?
— Нет. Хочу понять. Моя сестра тебя очень любила. Она не могла любить злого человека. Я ее хорошо знала…
Я не знал, что ей сказать. Сама, может быть, не догадываясь, Елена затронула самую больную струну моей души, В самом деле, кто я? Вспоминая жуткие сцены кровавых расправ с бандами, я не мог найти себе оправдания… Но и не мог найти альтернативы своим действиям. Иногда мне казалось, что я являюсь слепым орудием кого-то или чего-то и это толкает меня вопреки желанию совершать не свойственные мне действия. Это бесило меня. Действительно, если посмотреть в прошлое, то казалось, что мною руководили почти во всем не проявления собственной воли, а обстоятельства реальности. И я будто был в плену этих обстоятельств, не сопротивляясь, не выбирая собственного пути. Если считать принятые мною решения правильными, а оно, наверное, так и было, то я скорее походил не на человека с его эмоциями, страстями, наконец, с ошибками, а на какой-то компьютер, выдающий правильные решения на поставленную реальностью задачу. Подумав это, я почувствовал чуть ли не отвращение к себе самому.
