– Стандиш!
Дед торопливо шел мне навстречу. Мы стараемся на бег не переходить, это привлекает внимание, а и мне, и деду в седьмом секторе хотелось только одного – ни малейшего к себе внимания.
Поравнявшись с ним, я спросил:
– Ты где был?
– В старой церкви, смотрел телевизор.
Только тут мне пришло в голову – не пришло, а ударило, как молния, – что кто-то, вероятно, приказал деду привести меня.
– Говорят, в школе неприятности, – сказал он.
– Да. Мистер Ганнел убил Малявку Эрика Оуэна. И меня исключили.
Он положил мне руку на плечо и сжал легонько. Это пожатие говорило: «Слава богу, что ты цел и невредим».
Мы нарочито неспешно пошли дальше, вдоль по улице, где раньше в магазинах можно было купить что-то нужное. Теперь уже нельзя. Все витрины забиты досками.
Наполовину про себя, самым тихим голосом, так, что деду пришлось ко мне нагнуться, я прошептал:
– Ловушка.
– Знаю, – ответил дед.
Как бы тяжело ни приходилось, дед всегда казался мне великаном. Но не потому, что был сделан из великанского конструктора.
Двое полицейских в штатском тащились за нами в машине.
Дед улыбнулся, как будто у нас и в самом деле выдался сегодня прекрасный летний день, которым можно гордиться.
– Ты слышал речь президента Родины? – спросил он.
– Да, – ответил я. – Ну, не очень. Наш телевизор…
У одного в машине был бинокль. Чтобы читать по губам. Я сказал:
– А ты видел, как космонавты шли к ракете? Они просто чертовски храбрые!
– Впечатляет, – ответил дед. – И так радостно знать, что теперь с Луны можно будет выстрелить кучей ракет. Тут-то им и конец, всем врагам Родины.
– Этот кусок мы, кажется, пропустили. Наверное, это как раз когда пристрелили мистера Ганнела.
Машина прибавила ходу и уехала – то ли им наскучило с нами возиться, то ли у них нашлось занятие поважнее.
Мы пошли дальше, мимо заброшенной автобусной остановки на развороте, потом пересекли безлюдную дорогу. Только тогда я рассказал ему и про Эрика, и про записку, и про мисс Филипс. Он внимательно слушал, впитывал услышанное.
В конце нашей улицы стояли роскошные дома с алыми грудками. Для семей борцов за чистоту. Стояли как влитые, хотя и построены были на костях убитых.
А в отдалении, на пригорке, виднелось то самое омерзительное здание. Лучше бы его оставили кучей пепла, когда оно сгорело в первый раз. Оно, среди прочих декораций, создавало впечатление, что все идет по плану. Хотя, если по чесноку, вовсе нет.
И эта огромная уродина сияла огнями. Ярче звезд и прямо среди дня. Вот ведь интересно. Обитатели седьмого сектора не смели открыто спросить, почему так. Они просто не могли представить, что там делается внутри. Зачем тратить столько электричества, когда нам его доставалось хорошо, если на пару часов в день? Этот вопрос явно слышался в молчании седьмого сектора. Он полз по улицам, сочился из каждого встречного.
Хотел бы я не иметь никакого понятия, какой на него ответ, но увы.
Чуть подальше, где дорога ныряла немного и скрывалась между высокими деревьями, вместо домов были уже кучи щебня. Потому что в них укрывались раньше банды террористов и другие нежелательные элементы.
В то лето среди развалин, прямо на кирпичной крошке и обломках штукатурки, по заброшенным пригородам цвели белые розы. Дед говорил, что если у человечества достанет ума себя уничтожить, то по крайней мере у крыс и тараканов будут билеты в первый ряд на спектакль, в котором природа возвращает Землю себе.
Перед нашим домом стояли два черных автомобиля. Мы молча смотрели, как из дома вынесли телевизор.
– А если они найдут его? – спросил я шепотом.
– Не найдут. Его и с собаками не найти. Ни его, ни кур.
– Зачем тогда ты отдал им телевизор?
Я знал, что сияющей женщине из страны крока-кольцев настал конец.
– Потому что иначе они еще больше уверились бы, что мы что-то замышляем. Потеря телевизора – меньшее из зол.
Слабое утешение.
На мой день рождения, в марте после той ужасной зимы, дед преподнес мне подарок.
За восемь месяцев с появления Гектора столько всего произошло, что я и забыл про мяч. Дед его залатал и завернул в праздничную обертку из старых газет.
– А играть с ним можно? Или только любоваться? – спросил Гектор.
– С этим мячом можно играть хоть за сборную прежней страны, – сказал дед.
Миссис Лаш несколько недель собирала все нужное для праздничного пирога. Она мне рассказала, что секрет в его основе – это ее рецепты. Она их обменивала – на масло, на сахар. Миссис Лаш умела волшебным образом создавать еду из ничего. Такое умение всегда можно выгодно обменять.
Это был лучший праздничный ужин из всех, которые я помню. Я старался забыть про маму с папой. Слишком больно было о них думать. Только они все равно проламывались через звуковой барьер моих мечтаний.
Когда родители работали в школе, папа хотя бы вид делал, что следует линии партии. А мама – нет. С ней сразу становилось ясно как день: ее ученики заслуживали большего, чем слушать ерунду сутки напролет. «Матери за чистоту» ее ненавидели. Она отказывалась относиться к их отпрыскам в брюках иначе, чем к короткоштанным.
И вот однажды, ни с того ни с сего, к нам пришли Навозники и утащили маму. Она хотела зацепиться за стол на кухне, но ухватила только скатерть. Вся посуда рухнула на пол. Деду пришлось держать папу изо всех сил, а то всем нам кормить бы сейчас червей. Я никогда раньше не видел, чтобы папа плакал. Что я делал, я не помню. Может, меня там вообще не было. Маму привезли домой на следующий день.
Я подбежал к ней. Она посмотрела на меня, и было видно, что она не понимает, кто я такой. Из уголков ее рта капала кровь. Она ничего не говорила, ни единого слова, даже когда мы усадили ее за стол. Папа встал на колени и наконец уговорил ее открыть рот. Дед закрыл мне глаза рукой и увел с кухни.
Тем вечером папа пришел ко мне и сказал, что они с мамой должны уйти и что я остаюсь с дедом. И пообещал, что они обязательно за нами вернутся.
Я жду.
Дед и родители Гектора разбили огромный огород на наших участках. Мы надеялись, что он поможет нам запастись едой на всю следующую зиму. Мы даже захватили третий участок по соседству. Там ничего не росло, зато стоял небольшой сарай, где можно было делать глиняную посуду.
Из-за огорода нам негде было играть в футбол. На дороге – нельзя, потому что в четыре начинался комендантский час. Оставался только парк с той стороны от стены. Мы знали, что ходить туда нельзя, это было прямо запрещено. Я рассказал Гектору, как я нашел сдутый мяч. И что там не было Навозников. Но, к несчастью, с этим мячом в руках соблазн был слишком велик. Слишком просто было пройти сквозь лаз из убежища в парк на другой стороне. Сначала мы осторожничали как не знаю кто, но потом, когда поняли, что Навозников нет, а дед и родители Гектора не просекли, что мы затеяли, мы стали сбегать туда при каждом удобном случае.
