…Послышались осторожные шаги, и прямо перед Даном возник вестник, один из совсем юных воинов, выполнявших в войске роль связных.
— Охотники, — сказал он повелительно, — вас требует к себе доблестный кехс Лахицин.
Что-то не так с Мараном?! Дан вскочил, за ним медленно поднялся взволнованный Поэт.
— Сейчас? — спросил Дан неуверенно.
— Немедленно. — И перед тем, как пуститься в обратный путь, вестник добавил: — Кехс велел взять с собой бальзамы из горных трав. Для лечения ран.
Когда Дан и Поэт, запыхавшись от быстрой ходьбы, почти бега, подошли к шатру Лахицина, небо над горизонтом начинало светлеть.
Еще издали они увидели кучку людей, собравшихся вокруг человека, лежавшего навзничь на шкуре, разостланной прямо на песке. Возле него на корточках сидел лекарь кехсуна, которого нетрудно было узнать по широкому одеянию, отличавшемуся от темной одежды воинов не только покроем, но и цветом — светлым, белесо-бежевым.
Дан рванулся было в ту сторону и вдруг увидел Марана, стоявшего у входа в шатер рядом с Лахицином.
— Проклятье, — пробормотал Поэт у него под ухом, — будто нельзя предупредить по-человечески.
По злости в его голосе Дан понял, как он переволновался.
Лахицин знаком подозвал их к себе.
— Я узнал, что у вас есть бальзамы из горных трав, заживляющие раны, нанесенные копьем. Попробуйте исцелить храброго Рекуна, — он кивнул в сторону раненого. — Кто из вас лекарь?
— У нас нет лекарей в лахском понимании, кехс, — подал голос Маран. — Секреты отбора трав и приготовления бальзамов известны только женщинам, но пользоваться ими умеют многие. Из нас двоих это искусство лучше знакомо моему родичу Дану.
Дан растерялся от неожиданности. Родичу! Не решил же Маран произвести в лахины и его? Можно подумать, сам он уже на положении лахского гражданина… он не сразу сообразил, что родство с сыном Чицина для горского охотника возможно только по материнской линии…
— Так вы родичи? — спросил Лахицин с интересом.
— Наши матери родились от родных сестер, — заявил Маран с полнейшей невозмутимостью. — Но позволь, кехс, заняться раненым, пока не поздно. — Из-за плеча Лахицина он незаметно подмигнул Дану.
Дан наклонился над раненым, инстинктивно зажмурился, но заставил себя открыть глаза. Рана была страшная, правый бок разворочен копьем от подмышки до нижних ребер, обнажено легкое… Он рассматривал эту рану со смешанным чувством недовольства и сострадания… сострадания, ибо не сострадать несчастному было невозможно, невозможно вдвойне, с такой сдержанностью и терпением он переносил боль, но в то же время… Как мог Маран заговорить о земных лекарствах, во-первых, их было отнюдь не столько, чтобы пользовать все войско лахинов, а стоило оказать помощь одному, как… И потом, разве это не было прямым вмешательством — лечить лахинов от ран, давая дикарям умирать?.. Хотя с другой стороны, как откажешься спасти человека, который… черт возьми! С этим невмешательством все так ясно, когда оно является предметом теоретических дебатов, но когда сталкиваешься с ним на практике, когда перед тобой человек, жизнь которого в твоих руках… К тому же, по-человечески он вполне понимал Марана, он уже догадался, что раненый был напарником Марана по разведке, в которую его отправил Лахицин. Кто знает, что там произошло, может, этот бледный юноша, лет двадцати с небольшим по земным меркам, спас ему жизнь? Да если и нет, совместно пережитая опасность роднит людей, это Дан знал по себе… Но что скажут там, наверху, на станции? Эти спутанные мысли, впрочем, не мешали ему накладывать тонким слоем мазь — препарату был благоразумно придан вид, соответствовавший местному уровню медицинской «науки» — на чистый кусок ткани, после чего припарка была наложена на рану, из которой кое-как выбрали осколки ребер, и крепко прибинтована той же тканью, тут же нарезанной длинными полосами догадливым лахинским лекарем. Поколебавшись, Дан все-таки смазал ткань сверху специальным лаком, который, высохнув, делал ее непроницаемой, и поднялся с колен — всю операцию пришлось проводить, стоя на коленях.
Маран молча протянул ему горсть песку. Дан посмотрел непонимающе.
— Вытрись.
Дан взглянул на свои окровавленные руки, и ему стало дурно, он даже покачнулся.
Маран, словно невзначай, толкнул его локтем в бок.
— Ну же, Дан, возьми себя в руки, — шепнул он по-бакниански. — Полудикому горцу из почти каменного века не к лицу такая чувствительность.
Дан, стиснув зубы, обтер руки песком… если б Маран знал, что промелькнуло перед его мысленным взором, когда он увидел свои пальцы… Изжелта-белое лицо Ланы, тонкая шея, последние толчки крови, судорожно выдавливавшейся из перебитой артерии… Правда, сам он останавливать кровотечение тогда не пробовал, даже нести Лану не помогал, а стоял, как столб, словно прирос к мостовой… Точно так же, как за минуту перед тем, в тот жуткий миг, когда машина Мстителей на невероятной скорости вылетела из сквера за Малым дворцом, из-за полуоткрытой дверцы вынырнуло темное дуло, и послышался короткий треск автоматной очереди. Пуль было семь, и предназначались они Марану, но досталась ему только одна… ерунда, пустяковая поверхностная рана!.. две прошли мимо, а остальные… И никогда никому уже не приведется узнать, пыталась ли Лана заслонить Марана собой, или это вышло случайно…
Усилием воли он отогнал видение.
— Мы можем идти, кехс? — спросил Маран.
— Погоди. — Лахицин спустился с небольшого бугра, на котором стоял его шатер. — Ты настолько горд, что не хочешь принять заслуженную награду? — Подумав минуту, он стал развязывать узел своего кита — верхняя одежда лахинских воинов, кожаная распашонка с широкими рукавами по локоть и удлиненными кпереди полами завязывалась на животе узлом, пуговицы на Перицене еще не были изобретены. Сняв кит, Лахицин набросил его на плечи Марана.
Несколько воинов, присутствовавших при «награждении», отсалютовали своеобразным рубящим снизу вверх жестом. Притушив насмешливый огонек в глазах, Маран повторил этот салют.
Когда «охотники» отошли от шатра кехса на подобающее расстояние, Поэт хлопнул Марана по плечу.
— Через час о твоем подвиге будет известно всему кехсуну… А в чем, кстати, сей подвиг заключается?
Маран махнул рукой.
— Ради Создателя, Поэт! С этими несчастными дикарями стыдно хитрить. Получилась не разведка, а прогулка.
— Хороша прогулка, с которой возвращаются с такими ранами.
— Этот Рекун действительно храбр, но производит слишком много шума. И потом, он не видит в темноте.
