— Но почему же? Он же скончался этим февралем во время студенческой забастовки.
— Мой брат скончался от простуды, он не желал пропускать занятия в университете и потому являлся туда ежедневно, надеясь на прекращение забастовки и возобновление занятий, срывавшихся теми студентами, которые хотели больше гулять, чем учиться. Так что не за студенческие свободы умер мой брат, а от тех самых студенческих свобод. И если действия шестерых бывших наших собеседников хоть малой мерой послужат успокоению — то я буду приветствовать их.
— Вот как! Каиновы слова говорите вы, именно каиновы! И не успокоение будет, а упокоение — под могильной плитой упокоится всякая надежда на либеральные свободы, на отрыв от азиатчины и присоединение к европейской семье! — Газетные листы, брошенные Сербским, полетели чуть ли не в лицо Ганнушкину. — Отныне и вовек я не подам вам руки, и готовьтесь к бойкоту от всей прогрессивной интеллигенции!..
Петр Борисович Ганнушкин посмотрел, как осыпалась штукатурка рядом с дверью, захлопнувшейся с грохотом за Сербским, и тяжело вздохнул…
Подъехавшая к украшенному готическими башенками особняку на Спиридоновке скромная пролеточка остановилась, скрипнув рессорою, кузов чуть качнулся, и с подножки на мостовую не сошла, а спорхнула миловидная молодая женщина. Ее глухих тонов платье, казалось, было под стать скромной пролеточке, однако соответствовало последней английской моде — ведь на самом деле приехавшая не только знала афоризм Уайльда — «человек или сам должен быть произведением искусства, или быть одетым в произведение искусства», но и сама сочетала в себе и то, и другое, — и сегодня она попросту сознательно взяла извозчика, а не воспользовалась лаковой коляской собственного выезда. Стремительно пройдя к особняку, у самых его дверей она на мгновение замедлила шаг и подняла руки к шапочке, чтобы поправить вуаль, отчего пелерина на ее плечах взлетела подобно крыльям.
Супруга действительного статского советника Желябужского, начальника контроля Московско-Курской железной дороги, некоронованная королева театральной Москвы, звезда Художественного театра, Мария Федоровна Андреева спешила в гости к некоронованному императору российской промышленности Савве Тимофеевичу Морозову.
Савва Тимофеевич встретил любезную сердцу гостью на лестнице и с постоянным своим радушием провел в свой кабинет.
— Саввушка, милый, — одним грациозным движением руки кружевной платочек был вытянут из рукава, и тонкие длинные пальцы великой актрисы стали промакивать им крупную слезу, скатывавшуюся у нее по щеке, — слышали ли вы уже, что случилось? Я только что получила достоверные сведения из Петербурга, они просто ужасны…
Она сдернула с себя бархатную шапочку и отбросила в кресла.
— Это ужасно, ужасно, просто ужасно… — кулачком, с зажатым в нем платочком она стукнула по груди Саввы Тимофеевича, приобнявшего ее за плечи, и тряхнула головой, отчего последние шпильки рассыпались по покрытому ковром полу, а густые темно-русые волосы рассыпались по плечам. — В это просто нельзя поверить, но это действительно так…
Морозов, фактически содержавший за свой счет Художественный театр Станиславского, пребывал в некотором замешательстве — как правило, вопросы финансирования убыточной театральной деятельности и поддержания тем самым блистательной театральной карьеры Андреевой решались в более обыденной для потомка московских купцов-старообрядцев обстановке, среди гроссбухов и точных финансовых раскладок, «на булавки» же Мария Федоровна не просила… так не просила — потому как он обладал мастерством предугадывать ее желания и просьбы подобного рода… и потом — Петербург?..
— Что же случилось, расскажите же, прошу вас!
— Вчера… — Мария Федоровна промокнула платком еще одну крупную слезу, катившуюся по щеке, — полиция произвела обыск дома у нашего замечательного музыкального и художественного критика Владимира Васильевича Стасова.
— Но почему? Последний раз он касался политики в незапамятные времена!
— Ах, милый Саввушка, это политика коснулась его. Елена Стасова, его племянница, арестована полицией. Знакомые, приехавшие из Петербурга, рассказали, что при обыске у Владимира Васильевича найдена литература для рабочего просвещения, а Елена несколько лет назад занималась с рабочими вместе с Наденькой Крупской.
— А кто это?
— Ах, это несчастная жена того самого Ульянова, которого со слов этих превозносимых повсюду пришельцев из будущего обвинили в грядущей революции и цареубийстве. Сейчас он вывезен из ужасной сибирской ссылки и заключен в Шлиссельбург. Все говорят, что смертный приговор за то, чего он еще не совершал, уже подписан, Наденьку Крупскую ожидает каторга, а Елену — тюремное заключение. И все только потому, что они хотели просвещать рабочих.
— Это действительно ужасно, вы ведь знаете, что я сам весьма одобрительно отношусь к рабочему просвещению и на всех своих заводах и фабриках последовательно помогаю этому. Но что же мы можем сделать для этих несчастных женщин?
— Саввушка, я уверена, что их судьбу можно облегчить. Я уже переступила через себя и рассказала о случившемся этой бездарной актрисульке Книппер, она сейчас сходится с Чеховым, ну а Чехов привлечет к делу их защиты и Льва Толстого.
— Я всегда говорил, что вы, Мария Федоровна, не только прекрасны, но и очень, очень умны…
— Ах, бросьте, — Андреева махнула рукой, — все это только капля в море. Вот если бы была возможность финансово облегчить жизнь пострадавших от наветов и полицейского произвола… Но пострадавших уже немало, а будет, боюсь, еще больше, — на ее ресницах вновь заблестели слезы.
— Но я вижу выход! Если власть охватывает политическое безумие, то для излечения страны за дело пора приниматься нам — русским промышленникам, русским интеллигентам…
Не прошло и часа, как звезда московской театральной сцены Мария Федоровна Андреева, известная среди российских социал-демократов как товарищ Феномен, покинула гостеприимный морозовский особняк с полновесным чеком на пять тысяч рублей. Морозовский же экипаж отвез ее вначале к банку, а затем не домой, а к дому Осиновых на Балчуге. Там, в одной из мастерских художников, внешне неотличимый от прочих обитателей этих богемных краев, актрису и деньги уже ждал ее товарищ по партии…
(Окончание следует)
Евгений Константинов
Лодочница
Рассказ
Дмитрий Самохвалов не сразу догадался, что именно покачивается на поверхности воды. Издалека кругляки казались то ли буйками, то ли полуспущенными грязными воздушными шариками. Только когда Ольга заглушила мотор, а лодка по инерции приблизилась к ним на расстояние заброса легкой блесны-вертушки, Дмитрий сообразил, что видит протухшую рыбу.
