От радостных криков толпы здание Совета сотряслось до самого основания.
— Мы не сможем синтезировать его, — сказала Кира. Маркус проводил ее до дома после заседания Совета, и сейчас они сидели в ее гостиной. Кира знала правду, и это жгло ее изнутри докрасна раскаленными углями: лекарство, Наблюдателя, нельзя было выделить искусственным путем, и проведенные ей украдкой тесты показали, что ее организм его не производил. Если она действительно была Партиалом, как заявляли доктор Морган и некоторые другие, то ее назначение и происхождение оставались для нее тайной, о содержании которой ей оставалось только гадать.
Она молилась, чтобы эта тайна не была зловещей.
— Мы не можем произвести лекарство, не можем обхитрить вирус — у нас просто нет нужных инструментов, — продолжала она. — Я даже не уверена, чуществуют ли эти инструменты вообще. Возможно, у ПараДжен и было нужное оборудование, или кто там создал этот вирус, но сейчас ничего этого не существует. Получить лекарство можно только единственным способом — от самих Партиалов.
— Изольда говорит, что Совет подумывает об атаке на «большую землю», — сказал Маркус.
Кира кивнула:
— Чрезвычайный план, — она была экспертом острова по данному вопросу и часто говорила на счет этого с Сенатом, но более близко работала со Скоусеном; она была в курсе, что что-то планировалось, не знала деталей. — А Изольда сказала что-нибудь о сроках?
— Может, через пару месяцев, — Маркус беспомощно пожал плечами. — Одно дело наблюдать, как младенцы гибли раньше, но сейчас, когда существует лекарство… Трое умерли с тех пор, как мы спасли Арвен, а женщины, которым Товар сделал инъекции, ещё не родили. Мы не знаем, что может произойти, но, независимо от этого, люди не будут сидеть на месте и ждать, пока всё вернётся на круги своя. И теперь, когда они знают о вымирании партиалов, вопрос принятия подобного плана — лишь дело времени. Нет, конечно, есть предложения заключить мир, но глядя на общее состояние вещей… — Он потряс головой. — Любые послы, которых мы пошлём, имеют совершенно равные шансы как донести послание, так и быть подстреленными.
— Они всего лишь ответят нам нашей же монетой, — сказала Кира и нахмурилась. — Хотя, как сказать, — она все еще не знала, что думать о Сэмме — неужели он все время лгал? Неужели мир с Партиалами никогда не был возможным?
— Кира, — произнёс Маркус, и она тут же заметила изменения в его голосе: учащённое дыхание, мягкие, чуть просительные интонации, и всё это наполняло его слова глубоким смыслом. Кира точно знала, что он собирается сказать, и она перебила его, так мягко, как только смогла:
— Я не могу остаться с тобой.
Ещё не закончив фразу, она заметила реакцию Маркуса: сначала глаза потускнели, затем он опустил голову, его плечи опали:
— Почему? — спросил он.
«Не «почему нет?», — подумала Кира. — а просто «почему?». Большая разница. Значит, он понимает, что у меня есть какая-то причина, не что-то отталкивающее меня от него, а что-то совсем иное.»
— Я должна уйти, — ответила Кира. — Мне нужно кое-что найти.
— Ты хотела сказать «кое-кого», — его голос погрубел, на глазах вот-вот показались бы слёзы. — А именно Сэмма.
— Ты прав, — ответила Кира. — Но… не в том смысле, что ты подумал.
— Ты пытаешься предотвратить войну, — он сказал это просто, и прозвучало это скорее как утверждение, чем как вопрос, но Кира почувствовала, что за этой фразой стояло все то же слово: «Почему?» Почему ей нужно было покинуть его? Почему она не просила его пойти с ней? Почему ей нужен был Сэмм, когда он, Маркус, был здесь, рядом? Но он не озвучил ни одного из этих вопросов, и, в любом случае, Кира не смогла бы ответить на них.
«Потому что я — Партиал. Потому что я сама — вопрос. Потому что вся моя жизнь и весь мой мир буквально за несколько мгновений невыразимо раздулись, и я ничего не понимаю, и все это опасно, и почему-то я нахожусь в самом центре всего этого. Потому что группировки, о существовании которых я раньше даже не подозревала, используют меня в своих целях, а в чем состоят эти цели, я не могу даже вообразить. Потому что я должна узнать, что я такое».
«И кто я».
Теперь пришла ее очередь плакать: голос надломился, в глазах появились слезы.
— Я люблю тебя, Маркус, люблю и всегда любила, но я… я не могу тебе этого сказать. Пока не могу.
— А когда?
— Может быть, скоро. Может быть, никогда. Я даже не знаю, в чем заключается это нечто, чего я не могу сказать тебе, просто я… просто доверься мне, Маркус, хорошо?
Он глянул на ее сумку, которая стояла собранная возле двери.
— Ты уходишь сегодня?
— Да.
— Сейчас?
Она чуть помедлила.
— Да.
— Я пойду с тобой, — сказал он. — Меня ничто здесь не держит.
— Ты не можешь пойти со мной, — непреклонно сказала Кира. — Мне нужно, чтобы ты остался здесь.
«Я не готова к тому, чтобы ты узнал то, что я хочу выяснить о себе. Я не готова к тому, чтобы ты узнал, что я такое».
— Ну, что ж, чудно, — сказал Маркус. Он говорил отрывисто, его ярость отдала свое место грусти, но он едва сдерживал и то, и другое. Он медленно встал, прошел к двери, отворил ее. И замер в ожидании.
— Спасибо тебе, — произнесла Кира. — За все.
— Прощай, — сказал Маркус.
Кира сморгнула слезу.
— Я люблю тебя.
Маркус повернулся и вышел. Кира продолжала смотреть на пустой дверной проем долгое время после того, как он покинул его.
Нандита не вернулась тогда домой, и помещение казалось холодным и пустым. Кира собрала свои вещи: сумку с одеждой, спальный мешок и приспособления для разбития лагеря, новую аптечку; на плечо повесила винтовку, у бедра — полуавтоматический пистолет. Последний раз она окинула взглядом свой дом, поправила простыни на кровати, и ее глаза привлек отблеск с прикроватной тумбочки. Фотография в рамке. Кира нахмурилась и подошла к ней. «Это не мое».
На фотографии было трое людей, запечатленных перед каким-то зданием. Рамка стояла вверх ногами, и Кира медленно перевернула ее.
У нее перехватило дыхание.
Посередине стояла она, ребенок не старше четырех лет. Справа стоял ее отец, он выглядел таким же, каким она его помнила. Слева — Нандита. А за ними на кирпичной стене высокого здания было написано только слово.
ПараДжен.
В уголке фотографии кто-то оставил короткую записку, буквы которой скакали: писали впопыхах, от почерка веяло отчаянием:
«Отыщи Доверие».
99 по Фарингейту = 37,2 по Цельсию, 98 = 36,6 по Цельсию, 105,5 = 40,8 по Цельсию. (здесь и далее примечание переводчиков)
