— Понятно. А почему кому-то могло понадобиться это делать?
— Из-за несчастного случая.
— Несчастного случая? Какого несчастного случая?
Регистратор очень странно уставилась на него, ее глаза за очками казались огромными.
— А вы точно тот, кем представились? — подозрительно осведомилась она.
— Конечно. А почему я не должен им быть?
Регистратор эмоционально захлопнула книгу.
— Потому что мне кажется очень странным, что вы не знаете о том, что случилось с вашей собственной матерью.
Дэвид достал бумажник и показал регистратору свои водительские права и письмо из муниципалитета.
— Я действительно Дэвид Джеффрис. Миссис Катя Джеффрис — моя мать. Послушайте, вот наша с ней фотография вместе. Я не знаю, почему она никогда не рассказывала мне о несчастном случае. Возможно, не считала чем-то важным.
— Я бы сказала, что дело было невероятно важным, — по крайней мере, для вашей матери.
— Но почему?
Регистратор вновь открыла книгу и развернула ее так, чтобы Дэвид смог прочесть надпись, сделанную красными чернилами.
Внизу, уже черными чернилами и другой рукой, было написано: «Миссис Джеффрис скончалась 15.09.1948».
Дэвид поднял глаза, чувствуя себя так, словно надышался кислорода у дантиста: голова слегка кружилась, все вокруг двоилось и плясало.
— Должно быть, это ошибка, — услышал он собственный голос. — Она до сих пор жива и отлично себя чувствует, живет в «Липах». Я только вчера навещал ее.
— Ну, в этом случае я очень за вас рада, — промолвила регистратор, вновь чавкнув жвачкой. — А теперь, если позволите…
Дэвид кивнул и поднялся со стула. Он покинул лечебницу и успел сделать несколько шагов по улице, прежде чем дождь застучал по асфальту. А затем поднялся ветер.
Он нашел свидетельство о смерти в Сомерсет-хаусе. Миссис Катерина Ардонна Джеффрис умерла 15 сентября 1948 года в Мидлсекском госпитале, причиной смерти стали многочисленные внутренние повреждения. Его мать была убита, и вот доказательство.
Он заехал в офис «Uxbridge Gazette» и пролистал янтарного цвета подшивку с некрологами. Вот оно: в статье от 18 сентября, с фотографией. Спустя несколько минут после полуночи «триумф-роудстер» промчался на красный свет в Гринфорде и столкнулся с грузовиком, перевозившим рельсы. Дэвид сразу узнал машину. Он уже видел ее на нескольких фотографиях дома, но раньше не задумывался, что она перестала появляться на снимках после сентября 1948 года.
Его мать была мертва. Умерла, когда ему исполнился всего год. Он никогда не знал ее, никогда с ней не говорил, никогда не играл с ней.
Но тогда кем была та женщина в «Липах»? И почему все эти годы она притворялась, что именно она была его матерью?
Он вернулся домой. Бонни приготовила обжигающе острый жгучий перец с мясом, одно из его любимых блюд. Но Дэвид смог съесть совсем немного.
— Что случилось? — спросила жена. — Ты такой бледный! Выглядишь так, словно тебе требуется переливание крови.
— Моя мать мертва, — выдавил он, а затем поведал всю историю целиком.
Они не стали ужинать, а уселись на софу с бокалами вина.
Бонни задумчиво промолвила:
— Чего я не могу понять, так это почему твой отец никогда не говорил тебе об этом. Я хочу сказать, тебя ведь это не огорчило бы, не так ли? Ты ее совсем не помнил.
— Он не только мне не говорил. Он не говорил вообще никому. Он назвал ее Катей и всем рассказывал, как они встретились в Польше перед самой войной… Обычно он называл ее Королевой Варшавы. Почему, если это вообще была не она?
Супруги вновь принялись рассматривать фотографии.
— Эти последние снимки, — сказала Бонни. — Она ведь выглядит в точности как твоя мать. Те же волосы, глаза, тот же профиль.
— Нет… вот здесь есть различие, — возразил Дэвид. — Вот, посмотри… на этой фотографии она держит меня в одиннадцать месяцев. Посмотри на мочки ушей. Они очень маленькие. Но взгляни на этот снимок, сделанный в тысяча девятьсот пятьдесят первом году. У нее тут, без всякого сомнения, другие уши.
Бонни отправилась к мольберту и вернулась с увеличительным стеклом. Они тщательно рассмотрели руки женщины не только на этой фотографии, но и на остальных.
— Вот здесь… у нее три родинки на плече. А на этом снимке их нет.
Просидев так довольно долго и прикончив бутылку, они в недоумении уставились друг на друга.
— Это та же самая женщина, но в то же время не та. Она меняется, едва уловимо, из года в год.
— Отец был блестящим хирургом. Может, он делал для нее пластические операции?
— Чтобы сделать мочки больше? Или добавить родинки там, где их не было раньше?
Дэвид покачал головой:
— Не знаю… вообще не могу этого понять.
— Тогда, возможно, нам стоит спросить у того единственного, кто точно все об этом знает, — у твоей матери, или кто она на самом деле.
Она сидела так, что половину лица скрывали тени.
— Я Катя Ардонна, — промолвила она. — Всегда была Катей Ардонной и останусь ею, пока не умру.
— А что с несчастным случаем? — настаивал Дэвид. — Я видел свидетельство о смерти моей матери.
— Я твоя мать.
Он снова и снова просматривал альбомы с фотографиями в поисках разгадки и почти сдался, когда нашел фотографию матери в Кемптон-парке на скачках в 1953 году, под руку с улыбающейся брюнеткой. Надпись гласила: «Катя и Джорджина, удачный день на скачках!»
На плече Джорджины отчетливо виднелись три родинки.
Отец Джорджины сидел у окна, невидящим взглядом уставившись через пыльные тюлевые занавески на поток транспорта по Кингстону. На нем был потертый серый кардиган. Сидевшая на коленях возмущенная пестрая кошка сверлила Дэвида пристальным неморгающим взглядом, подозревая в худших намерениях.
— Джорджина ушла на новогоднюю вечеринку в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году, и это был последний раз, когда ее видели. Полиция делала все возможное, но не нашла ни единого следа, ничего. Я до сих пор вижу ее лицо, словно это было вчера. Она повернулась и сказала: «Счастливого Нового года, папа!» Я до сих пор слышу ее голос. Но после той ночи у меня не было ни одного счастливого Нового года, ни одного.
Дэвид обратился к матери:
— Расскажи мне о Джорджине.
— Джорджине?
— Да, о Джорджине Филипс, она была твоей подругой. Одной из ближайших подруг.
— Ох, ради бога, почему ты хочешь знать о ней? Она пропала, исчезла.
— Думаю, я выяснил, где она, — промолвил Дэвид. — Или, по крайней мере, я думаю, что знаю, где ее часть. Рука, так ведь?
Мать молча уставилась на него.
