алыми гребнями срезает опрокинутому жуку лапки мощным ударом хвоста.
– Помнишь кресло, что мы купили, когда ты наконец забеременела? – спросил гуманоида Гордон. – На прошлой неделе Сара опять залила его чаем.
Гуманоид ничего не ответил. Схватка жуков и рептилий занимала его гораздо больше, чем какое-то зеленое кресло, на котором уже давно пора было менять обивку. Линди несколько раз предлагала позвать дизайнера, но Гордон упрямо надеялся на химчистку.
Следующие мыслеобразы были не такими короткими, но еще менее содержательными. Рогатый гуманоид пил сок из ствола какого-то дерева, подставив серебристый кубок под тонкую прозрачную струйку, или забирался в огромный металлический шар между блестящими обручами, или шел по темному каменному коридору, освещенному только странным и, судя по всему, радиоактивным кристаллом, который гуманоид держал в голой когтистой руке. Подойдя к тяжелой железной двери в стене, он перехватил кристалл легким порхающим движением, и Гордон вдруг разозлился, словно гуманоид украл нечто принадлежавшее его покойной жене.
Достав из-под короткой кольчуги брусок металла с отверстиями, гуманоид вставил его в замочную скважину, несколько раз провернул и толкнул дверь. За дверью была кромешная тьма. Голубоватый кристалл освещал серое лицо гуманоида, делая его янтарные глаза льдистыми, как у Дрейка. Из темноты слышался лязг железа и яростный стрекот.
– Ты знаешь, что́ мне нужно, – произнес гуманоид со странным акцентом, которого у Софии никогда не было, и Гордон открыл глаза, с усилием оторвав затылок от датчиков голографического шлема.
Всё, в чем когда-то нуждалась София, осталось тут, на Земле. Вряд ли тот, кто стрекотал на нее из темноты каменного подвала, хоть что-нибудь знал об этом.
Линди встречала его на перроне. Подкатив гиромодуль к выходу из вагона, она подоткнула Гордону плед и пошла рядом, держась за поручень, как в детстве за его указательный палец во время прогулок.
– Ну как там мама? – спросила она, едва они отошли от станции.
– Неплохо, – ответил Гордон. – По-прежнему любит спектакли. Кажется, завела там себе кладовку, – помнишь, она хотела?
Линди кивнула, блеснув улыбкой, и от уголков ее глаз во все стороны побежали тонкие сухие морщинки.
Оставшуюся дорогу до дома они молчали. Микка с семьей приехал двенадцатичасовым, потому что близнецам не терпелось как можно скорее услышать новые истории про инопланетную жизнь прабабушки, и Гордон хотел донести до них эти истории не расплескав.
Шагнув на веранду, он вдруг почувствовал обжигающий холод в затылке, словно кто-то плеснул туда жидким азотом. Гордон дернулся – и обнаружил, что мир вокруг него рассыпался на множество несвязанных картинок и ощущений, как будто пространство, вмещавшее их в некоем привычном порядке, разом исчезло, оставив вместо себя не поддающуюся восприятию пустоту.
В этой пустоте не было никаких ориентиров, но было всё: стекло и ветка, растущая сквозь тишину, медленная капель времени, плавящая песок под ногами, звон распахнутой двери, взрывающийся в голове, и бесконечная вереница взволнованных лиц, наполненных разноцветными голосами. Они сталкивались и прорастали сквозь друг друга, становясь тишиной и веткой, временем и песком, звоном в голове и лицами с глазами Софии, но разными именами.
Микка с мужем что-то кричали про номер, поднимая упавшего старика. Линди, отпихивая лезущих под руки близнецов, дрожащими пальцами разрывала упаковку с сенсорным пластырем. Сара подсовывала под спину непонятно откуда взявшуюся подушку и требовала, чтобы все немедленно успокоились, а Грета, вцепившаяся в своего кролика, взяла себя в руки и принесла наконец воды с дезинфектором – промыть прадедушке ссадину на виске.
Гордон с трудом повернул голову и посмотрел в угол веранды – туда, где стояла суматранская орхидея, всё еще покрытая бледно-розовыми цветами. Ее глянцевые мясистые листья и резные полупрозрачные лепестки замерли в предгрозовом ожидании. Место, откуда он отломал отросток для Эмбер Джиу, до сих пор не заросло, и оттого орхидея выглядела скособоченной, как древний старик с синтетическим коленным суставом.
«София убьет меня, когда я расскажу ей об этом, – подумал Гордон и вдруг расхохотался во всё горло, перепугав несчастного кролика на руках у Греты. – Она меня просто убьет!»
Мастер Сейтсе пришел под вечер, когда белое солнце скрылось за высокой стеной Ангара. Эштон не сразу учуял его: бордово-коричневый запах сознания сливался с кровавыми сумерками, заполнившими внутренний двор.
Восемнадцатый больше не шевелился. На его шелушащемся теле, сваленном в кучу, как сломанная игрушка, жили одни глаза. Веки не поднимались, так что глаза оставались открытыми, слезясь на ветру и пульсируя черными вертикальными зрачками.
Мастер Сейтсе шевельнул ногой морду Восемнадцатого. Пасть драка раскрылась, и из нее вывалился скользкий распухший язык.
– Ты знал, что он подслушал ваш разговор с Халидом, – сказал мастер Сейтсе, глядя на Восемнадцатого, но обращаясь к Эштону. – Откуда?
Эштон молчал. Мастер Сейтсе повернулся к нему и положил перепончатую лапу на рукоять электрокнута.
– Этот разговор может быть очень коротким или очень длинным, – сказал он. – В твоих интересах сделать его как можно короче.
– Я услышал, как Восемнадцатый ходит за рабочим бараком, – произнес Эштон и увидел, как от бордово-коричневого сознания отделяется узкий хлесткий язык.
Сухой треск электрокнута раздался вхолостую – тело Эштона метнулось в сторону, и удар пришелся по самому краю вздыбленного спинного гребня. Мастер Сейтсе осклабился, показав полную пасть длинных желтых зубов, поймал хвостом цепь, на которую был посажен Эштон, и принялся наматывать на свою хвостовую пику, подтаскивая к себе упирающегося драка.
– Не люблю, когда из меня делают идиота, – сказал он, вынимая парализатор. – Особенно такие, как ты.
– Я просто услышал его, – в панике пробормотал Эштон, – когда он шел за бараком…
– Вы хитрые злобные твари, – прошипел мастер Сейтсе, рывком заставляя Эштона наклонить голову. – И никогда ничего не делаете просто так. Откуда ты знаешь, что услышал именно его? Ну?
Цепь натянулась до предела. Игла преобразователя разрывала Эштону горло. Задыхаясь, он раскрыл пасть, и слова выскочили сами собой:
– Я… почувствовал.
Цепь ослабла и со звоном упала в пыль.
– Ты ищейка, – без всякого удивления произнес мастер Сейтсе.
Эштон вздрогнул и посмотрел на Восемнадцатого. Соломенный запах его сознания вспыхнул, как синтетическая свеча, хотя тело и глаза остались неподвижными.
– Расслабься, – сказал мастер Сейтсе. – Этот всё равно уже никому ничего не расскажет.
Эштон изумленно взглянул на него.
– Разве меня не должны теперь казнить? – вырвалось у него.
– Должны, – мастер Сейтсе усмехнулся и сунул парализатор с электрокнутом обратно в чехлы. – Зря ты это сказал, конечно. Мог бы стать чемпионом и заработать Ангару десятки тысяч. А теперь придется решать, что с тобой делать…
«…так, чтобы об этом никто ничего не узнал».
