Ормузд позволил сознанию Чухновского возвыситься и охватить Миньян жестким куполом единоличной власти.
— Абрам, — подумал Чухновский, не меняя позы и продолжая вглядываться во мрак. — Абрам, помоги мне. Нас десять, и это не случайно. Но среди нас две женщины, и это не случайно тоже. Только Творец может спасти нас. Помолимся, Абрам.
Он не помнил слов молитвы и знал, что Абрам тоже их не помнит. Оба воспринимали прошлое лишь сквозь призму памяти Аримана — Аркадия Винокура, — и в этих воспоминаниях не было места молитвам. Аркадий помнил, как приходил в синагогу, помнил светлый холл и уютное помещение, но слов обращения к Богу он, конечно, помнить не мог, разве что проступали из подсознания контурами отрывки текстов, слышанных им издали, когда он однажды дожидался раввина, чтобы поговорить с ним о деле Подольского. Слова были Аркадию непонятны, но и Чухновскому они сейчас говорили не больше. Пустые слова, как скорлупа ореха, из которого вынули сердцевину.
И все-таки Чухновский заговорил, а Абрам Подольский повторял его слова, придавая им еще более глубокий смысл. Молитва — единственное, что объединяло этих людей в их прежней жизни, и то, что объединяло их еврейских предков, и то, что было общим в жизни предков Генриха Подольского и частично даже Аркадия Винокура, никогда себя в евреях не числившего, но, видимо, имевшего какого-то еврейского предка, посещавшего синагогу, накладывавшего тфилин и произносившего «Шма, Исраэль», обращаясь к невидимому и зовущему Иерусалиму.
Слова звучали вслух, хотя никто не раскрывал рта. Слова возникали в подсознании и пробуждали в застывшем свете, висевшем над твердью, колебательные процессы, которые вряд ли могли бы быть описаны в терминах привычной для Подольского и Раскиной физики. Слова звучали, и странное дело — солнце повторяло их, запаздывая на неощутимую для Чухновского долю мгновения.
«Барух ата Адонай элохейну мелех а-олам…»
«Амен»…
И еще: «Амен». И еще восемь раз: «Амен».
Блеск солнца ослепил, и Чухновский, стоявший с запрокинутой головой, зажмурился — зажмурились и остальные, поскольку находились под мысленным контролем главы Миньяна. Кванты света, будто мелкие камешки или песчинки, впивались в кожу и исчезали из материального мира, создавая мысли о сущем, странные идеи, проникавшие в мозг.
Чухновский впитывал свет, исходивший, конечно, от Творца, и понимал его. Свет Создателя говорил с ним, как когда-то Бог говорил с Моисеем из огненного куста. Чухновский ощущал восторг, наполнявший его непреодолимой силой, передававшийся Абраму, с таким же восторгом внимавшему движениям мысли Творца, а потом поток Божественного откровения растекался еще на восемь ручьев, и еще восемь сознаний впитывали его, как губка впитывает влагу.
Бог говорил с человеком, и слова его были понятны, потому что открывали истину.
Принцип отработали давно, еще в те времена, когда в мире возник первый материальный артефакт. Именно тогда был открыт закон сохранения противоположностей, ставший основой для уничтожения материальных структур, иногда появлявшихся в мире.
Погибшая идея неразумна, как неразумна материя. Погибшая идея непознаваема, как непознаваема материя. Погибшая идея может впитать в себя материальную суть, чуждую миру, и в результате исчезнут обе, ибо плюс и минус дает нуль, как сообщил Мыслящий-Считающий-Множества — едва ли не единственный, кто понимал, во что в конечном счете превращаются материальная суть и соединившаяся с ней погибшая идея. В Ничто? Если Ничто есть идея, то она должна обладать полным именем и существовать в мире, но тогда непонятно, чем Ничто отличается от того же Мыслящего-Считающего-Множества и от других идей и представлений. А если Ничто идеей не является, то в мире его действительно нет, но нет и вне мира, поскольку материальная его составляющая уничтожена взаимодействием с погибшей идеей. Где тогда существует Ничто?
Нигде, — отвечал Мыслящий-Считающий-Множества.
Допустим, — отвечали ему. Но и Нигде либо является идеей и должно существовать в мире, либо идеей не является и дожно быть материальной структурой, каковой, однако, быть не может.
Своим современникам Мыслящий-Считающий-Множества так и не смог втолковать противоречивую суть открытого им закона природы. К счастью, жизненный цикл этой идеи оказался очень длительным — во время дискуссий Мыслящий-Считающий-Множества лишь набирался новых откровений и со временем обучился считать не только множества, но и то, что счету вообще не поддавалось — к примеру, размытые во Вселенной идеи добра и зла, настолько абстрактные и не вступавшие в контакты ни с кем, кроме как друг с другом, что все полагали: добро и зло есть непрерывный нравственный фон Вселенной, проникающий в каждую мысль, каждую идею, каждую даже непроявленную пока духовную структуру.
Понимание пришло со временем, но Мыслящий-Считающий-Множества решился на эксперимент — и действительно уничтожил материальную структуру, соединив ее с абсолютно мертвой идеей Владения-Сохраняющего-Рабство. Идея эта погибла когда-то в дискуссии, которую вели предки Мыслящего-Считающего-Множества.
Мертвая идея исчезла из мира, имя, конечно, осталось, но никто уже не понимал, что оно означало. Материя исчезла тоже. С тех пор этот метод использовался всякий раз, когда дискуссии нарушались чьим-нибудь эмоциональным призывом: «В мире появилось материальное!» Мертвых идей всегда было больше, чем необходимо для борьбы с материальными атаками, и со временем процесс стал настолько же рутинным, насколько рутинны праздненства, связанные с завершением очередного цикла вращения Вселенной.
Сейчас, однако, все обстояло куда сложнее и потому для большинства идей — интереснее и притягательнее. Возникшая в мире материя была разумной. Материя, способная создавать идеи самостоятельно, была — это признали без дискуссии — опасна для мироздания, поскольку нарушала один из самых фундаментальных законов сохранения: закон сохранения разума.
Но именно это обстоятельство и делало для многих сомнительной возможность того, что метод Мыслящего-Считающего-Множества окажется столь же действенным, как прежде. С другой стороны, у Вдохновенного-Ищущего-Невозможного появлялся шанс на то, что ему удастся спасти не только это странное существо, но — что куда важнее — принесенную им нелепую, но почему-то притягательную идею Бога, Всемогущего и Всеведущего.
Именно эта идея подвигла Вдохновенного-Ищущего-Невозможного воззвать к Всемогущему-Управляющему-Вселенной. Он понимал, что делает это от отчаяния.
