Игуальдо кивнул.
— Что скажете, Георгий Георгиевич? — спросил капитан у старпома.
— Думаю, все это серьезно, — ответил Суровцев. — Пока мы действуем с завязанными глазами.
Штурман добавил:
— И со связанными руками!
Капитан обвел всех взглядом.
— Команда — по местам! — сказал он. — А за оранжерейным нужно установить постоянное наблюдение. — Это уже относилось главным образом к Тобору, под командой которого находилась самая большая на корабле группа подсобных манипуляторов.
Подавленные, покидали члены экипажа оранжерейный отсек. Каждый без слов понимал, что — впервые с памятного старта — Неведомое властно вторгалось в жизнь «Каравеллы».
— Знаешь, Володя, — сказал старпом, беря Ольховатского под руку, когда они подходили к черному ручью ленты, — у меня такое ощущение, что с каждой ничтожной секундой мы погружаемся в какую-то пучину…
— В пасть зверя, — мрачно добавил кок.
— В ловушку, — вздохнула Луговская.
— С каждой ничтожной секундой… — повторил Владимир слова приятеля. — А знаешь, Жора, секунда вовсе не такой уж ничтожный срок. За одну секунду мы удаляемся от Земли на…
— Довольно, довольно цифр! — оборвала его Луговская.
— Интересно, который теперь год на Земле? — вздохнул кто-то за его спиной, прерывая тяжелое молчание.
У Ольховатского до дежурства в энергетическом отсеке остался еще часок свободного времени, и он решил провести его как всегда.
— Сыграем партию. Валя? — обратился он к штурману.
— Только не сегодня, Володя, — ответил Орленко и почему-то отвел глаза.
— Ты занят?
— Да, дельце одно есть, — торопливо согласился штурман. — И устал я…
Настаивать Владимир не стал: Валентин и впрямь выглядел усталым. Честно говоря, и сам энергетик почувствовал вдруг приступ непонятной сонливости, хотя накануне неплохо выспался.
«Пришлось нам всем повозиться с оранжерейным отсеком, — подумал он, идя к себе. — И, увы, пока без толку».
Несколько дней два погубленных дерева из оранжерейного отсека были главной темой всех разговоров на «Каравелле».
Срезы с пней и веток исследовались и так и этак, вслед за манипуляторами водолазы вкупе с Тобором обследовали каждую пядь озерного дна. Попробовали с разных глубин брать пробу на радиоактивность, однако последняя не превышала обычного уровня.
…После утренней поверки отсеков капитан задержался у пульта внутренней связи. Необъясненное до сих пор происшествие в оранжерейном беспокоило его больше других. Беспокоило по двум причинам. Во-первых, своей таинственностью. Капитан не представлял себе ни того, кто мог бы это сделать, ни — в равной мере — того, как можно срезать два огромных дерева, словно соломинки.
Была и вторая причина. Она состояла в том, что оранжерейный отсек был едва ли не главным звеном в системе жизнеобеспечения корабля. Поступающий из всех отсеков воздух регенерировался здесь, и именно из оранжерейного он по трубам растекался живительным потоком, питая все прочие отсеки «Каравеллы».
На имеющихся запасах кислорода, как бы ни были они велики, в космосе долго не продержишься. Ну, неделю. Ну, месяц. Ну, полгода. Но ведь полет «Каравеллы» продлится не один десяток лет — это в самом благоприятном случае… Ясно поэтому, что на корабле должен существовать замкнутый жизненный цикл, когда необходимые для жизни экипажа вещества постоянно обновляются, восстанавливаются, регенерируются.
Капитан понимал лучше всех: если работа оранжерейного отсека разладится — экипаж будет обречен на мучительную смерть от удушья. Химические методы регенерации дела не спасут — они только смогут продлить агонию корабля на некоторое время.
Каждый из руководителей отсеков высказывал свое мнение по поводу происшедшего. Зазвучали разгоряченные голоса, мелькали, сменяя друг друга, лица на переговорном экране.
Первым слово взял Игуальдо Ранчес, старший астрофизик «Каравеллы».
— Во всем виноваты космические лучи, — сказал он твердо. — Это они проникли сквозь обшивку оранжерейного отсека и срезали по пути два дерева, а заодно и несколько веток.
Сразу же вспыхнул хор несогласных голосов, из других отсеков посыпались реплики.
Атмосфера накалялась.
Ранчес обвел всех глазами.
— Суть во вторичном излучении, только и всего? — произнес он. — Напомню, что по теории относительности при возрастании скорости возрастает и масса движущегося тела. А это означает, что — при определенных условиях — переполох в оранжерейном отсеке мог вызвать один электрон.
— Один-единственный электрон? — переспросила недоверчиво Луговская.
— Именно один-единственный, Александра Ромуальдовна! — блеснул Ранчес черными, чуточку цыгановатыми глазами. — Для этого достаточно, чтобы он двигался с субсветовой скоростью.
— Это вы того, голуба душа, — усомнился корабельный врач Логвиненко, который не был силен в физике. — Хватили, голуба душа, как говорится.
— Постарайтесь понять одну простую штуку, Дмитрий Анатольевич! — живо перевел на него взгляд Игуальдо. — У любой летящей частицы масса, как бы ни была она мала сама по себе, может возрастать неограниченно. Все зависит только от ее скорости!
— Секундочку! — не выдержал кок. — Выходит, масса летящего электрона может превзойти, например, массу «Каравеллы»?..
— Не то что массу корабля, но даже массу целой планеты, целой звезды, дорогой кок, — ответил Ранчес. — На наше счастье, этого не произошло, иначе от корабля осталось бы мокрое место.
— Вернемся к началу: что же все-таки, по-вашему, произошло? — охладил страсти капитан.
— Произошло событие меньшего масштаба, — сказал Игуальдо. — Нам встретилась частица гораздо более «медленная». Но все же ее импульса хватило на то, чтобы преодолеть защитные поля корабля и достичь обшивки. Этот экзотический космический снаряд самую обшивку не пробил, завяз в ней: силенок не хватило. Потому-то и смолчала сигнальная система корабля.
— Остроумно, — заметил капитан. — А дальше?
— А дальше просто. Затормозившись в обшивке корабля, дерзкая частица сумела где-то на полпути расщепить несколько ядер защитного вещества, что и вызвало в оранжерейном отсеке один или несколько направленных пучков вторичного излучения.
— Вроде струйки пара из чайника? — уточнил Либун, чрезвычайно довольный тем, что сумел разобраться в сложной физической теории, изложенной Ранчесом.
— В твоей теории не все ладно, Игуальдо, — сказал Дмитрий Анатольевич, — хотя я и неспециалист в астрофизике!
