Смогу ли я получить нужное мне образование? Впереди много лет, мне даже не представить, как это много, работа в редакции “Таймс”… смогу ли я узнать все необходимое для этой работы? Меня не оставляла идея об искусственном воске. Когда-нибудь нам придется заняться этой проблемой. Спрос на воск растет, а мы даже не знаем, как долго сможем удовлетворять его. Мы знаем, с какой скоростью мы уничтожаем монстров, но не знаем, как быстро они вырастают. Надо переговорить об этом с Томом, может, вдвоем мы здесь чего-нибудь достигнем или хотя бы заложим основу для тех, кто будет заниматься этой проблемой.
Провожающие покинули корабль, и мы втроем остались в гостиной “Пинемюнда”. В этом месте история началась, здесь она и закончилась. Биш говорит, что ни одна история не имеет конца. Он не прав. Истории умирают, и нет ничего более мертвого, чем устаревшая история. Но перед смертью они высиживают яйца, и из некоторых из них на свет появляются большие истории. Что произошло после того, как корабль в пылающем предзакатном зареве покинул Фенрис — это совсем другая история.
Я же рассказал историю о том, как охотники добились организации честной Кооперации, на Фенрисе появилось достойное правительство, а Биш Вэр арестовал работорговца Антона Геррета.
Конец
Гордон Р. Диксон
ПРИРОЖДЕННЫЙ ПОЛКОВОДЕЦ
Донал Грин родился на Дорсае, маленькой планете, которая славилась хорошо обученными и бесстрашными солдатами-наемниками и которые были главным предметом экспорта. Ко дню совершеннолетия он был готов пуститься в путь к иным мирам и там создать себе имя. Но он задержался на мгновение, раздумывая над необычной, почти сверхъестественной силой, которая вела его к неизвестной судьбе.
Через шесть лет отчаянных подвигов Донал вновь ощутил эту неподдающуюся объяснению силу.
Но его время прошло. Великие миры обширной Галактики вели свою планетарную политику и теперь лагеря для военных были на краю фантастической и окончательной расплаты. И внезапно Донал узнал свою судьбу. Ибо он был среди звезд единственным человеком, который мог остановить механизм самоубийственной судьбы. Но чтобы сделать это, он должен был преодолеть невероятное и победить непобедимое.
Донал Грин с Дорсая. Его удивительная судьба заключалась в том, чтобы оказаться лицом к лицу с самим собой.
Уильям с Сеты. То, что составляло его величие, одновременно сделало его угрозой всему живущему.
Анна Марлевана, избранная из Культиса. Ей суждено было стать тигрицей для целей человеколюбия.
Хендрик Галт, маршал Фриленда. Известный во всей Галактике, он явился к юному выскочке за советом.
Ар-Делл Контор с Нептуна. Заключив договор с дьяволом, он увидел спасительный пункт договора в бутылке.
Ли. Он сделал себя верным последователем истинного лидера.
Юноша был странным. Он хорошо знал это. Много раз он слышал, как старшие — мать, отец, дядя, офицеры в Академии — говорили об этом друг с другом, многозначительно покачивая головами. Он успел привыкнуть к этим разговорам за короткие восемнадцать лет жизни. Теперь, уединившись и миновав пустые взлетные поля в долгих желтоватых сумерках, перед ожидавшим его торжеством по случаю окончания Академии, перед возвращением домой, он вынужден был признать собственную странность — и не только в глазах других, но и в собственном мнении.
“Странный парень, — услышал он однажды в разговоре начальника Академии с преподавателем математики, — никогда не знаешь, чего от него ждать…”.
Возвращаясь домой, к семье, он по-прежнему не знал пути, который выберет. Они, наверное, наполовину убеждены в том, что он выберет отказ от Ухода. Почему? Он никогда не давал им повода для сомнений. Он был дорсайцем, с планеты Дорсай, его мать была из семьи Кенвик, а отец — Грин. Обе эти фамилии были так стары, что их происхождение терялось в предыстории материнской планеты. Храбрость его была несомненной, слово — верным. Донал лучше всех занимался в своем классе. Каждая капля его крови, каждая его кость были наследием долгой линии профессиональных военных. Ни разу пятно бесчестия не касалось их семьи и никто не совершал поступка, которого пришлось бы стыдиться. И тем не менее они все-таки сомневались.
Донал подошел к ограде, окружавшей спортивную площадку с прыжковыми ямами, и облокотился на нее: плащ кадета старшего курса свисал с его плеч. В чем же проявляется эта моя странность — размышлял он в ярком свете заходящего солнца. Чем я отличаюсь от других?
Он попытался посмотреть на себя со стороны. Стройный юноша восемнадцати лет, по дорсайским стандартам высокий, но не гигант, сильный, но средней силы. Лицо его было лицом отца, резким и костлявым, с прямым носом, но без отцовской массивности в костях. Кожа была смуглой, как и у всех дорсайцев, а волосы прямые и черные. Только глаза неопределенного цвета, оттенки которого менялись от серого к зеленому, от зеленого к голубому, и отличали его от других членов семьи. Но разве цвет глаз сам по себе может создать репутацию странности?
Оставался характер. Он в полной мере унаследовал склонность к приступам холодной убийственной ярости, так характерным для дорсайцев, приступам, из-за которых ни один здравомыслящий человек не стал бы задевать дорсайца без достаточно уважительной причины. Но это как раз было общей особенностью дорсайцев, а уж если и сами дорсайцы считали Донала Грина странным, значит, была у него какая-то индивидуальная особенность.
Возможно, рассуждал Донал в косых лучах опускающегося солнца, это было то, что он даже в приступах ярости оставался расчетливым, всегда сохранял контроль над собой. И в этот момент вся его странность, вся его необычность обрушилась на него — он почувствовал таинственное освобождение от телесной оболочки; такое уже случалось с ним с самого рождения.
Это происходило всегда, когда плечи его сгибались от усталости или какого-нибудь сильного чувства. Он вспомнил, как это случилось с ним на службе в церкви Академии, когда он был утомлен долгим днем, заполненным тяжелыми упражнениями и напряженными занятиями, и когда он почти терял сознание от голода. Тогда, также как и теперь, косые лучи опускающегося солнца падали сквозь большие окна на полированные стены с изображениями фрагментов известных битв. Он стоял в строю своих товарищей, между рядами твердых низких скамей — впереди младшие кадеты, позади офицеры — и слушал глубокие торжественные ноты службы.
