Секретарей Коленвала звали Сюзанна, Марианна и Анна. Они были чрезвычайно хорошенькие, но и умные тоже, а имена их подобрались случайно — в Конторском особенно остро любят называть детей на европейский лад. Сюзанна, Марианна и Анна мгновенно подхватили весть о том, что их начальник всё же решил поучаствовать в торжестве на площади. Когда ссора Коленвала с Гныщевичем утихла, они уже ждали указаний.
Взглянув на лёгкие локоны Сюзанны, на затейливую улыбку Марианны и на стройные бёдра Анны, Коленвал с тоской вздохнул. Собственное решение показалось ему опрометчивым, однако же твёрдости духа он не растерял. Сюзанна отправилась руководить демонтажом динамиков, Марианна — возвращением петербержцам их приёмников, а Анна, особенно любившая скрашивать досуг Коленвала, вернулась на биржу.
Тавры Гныщевича проявили к трём красоткам поразительное равнодушие.
Несмотря на наличие радиосвязи, Революционный Комитет собирался неохотно. Первым явился Приблев, негромко отчитался о том, что тело Вени разместят в холодильной комнате при штейгелевском лазарете. Потом За’Бэй привёл графа Набедренных. Тот был чрезвычайно бледен и молчалив, вертел в пальцах пустой мундштук и не прикуривал, однако ничего эксцентрического себе не позволял. Коленвала такие кондиции изрядно успокоили — было всё же нечто нездоровое в той первой оторопи, но, слава лешему, прошло. Он намеревался выразить графу соболезнования, но За’Бэй гневно шикнул и Коленвала отогнал.
Твирин с Мальвиным пришли вместе, словоохотливости они тоже не продемонстрировали. Мальвин, правда, впервые на памяти Коленвала ругнулся в крепких выражениях, но на том и иссяк. Последними, втроём, до здания Городского совета добрались хэр Ройш, Скопцов и Золотце — Золотце немедленно кинулся к высокому креслу, в котором сидел граф. Вернее, последними должны были стать Хикеракли и Драмин, погрязшие в «Пёсьем дворе», однако же посланный за ними солдат не спешил возвращаться. Коленвал раздражительно постановил, что без Хикеракли можно и обойтись, он всё равно ничего не делает.
Революционный Комитет разместился в Третьем белом зале Городского совета — там имелись ряды кресел, как в лекционной аудитории, и большой переговорный стол. Огромные светлые окна зала выходили не на площадь, а, наоборот, в недра Старшего района. За домами чернела Шолоховская роща.
— Занятно, — тоненько улыбнулся хэр Ройш, — за всё это время нам ни разу не доводилось собираться в центре прежней политической жизни Петерберга.
— И желания такого не было! — подхватил Золотце.
— Это и занятно, — кивнул хэр Ройш.
Коленвал же прочистил горло и велел привести Метелина. Повисла короткая пауза.
— До сих пор не могу поверить, — с неловкостью сказал Приблев. — То есть, ну, не поймите меня неверно. С тех пор, как… С Алмазов я, кажется, успел примириться с мыслью о том, что на нас возможно покушение — на любого из нас, что нас могут убить. Наверное, мне это в меньшей степени грозит, чем, скажем, господам членам Временного Расстрельного Комитета. Это ладно. Но что стрелять вздумает Метелин, э-э-э, граф Метелин? Откуда он вообще взялся, разве он не в Столице?
— Как видим, — улыбка не покидала лица хэра Ройша. — Полагаю, в отсутствие Хикеракли объяснить придётся мне. Граф Метелин дезертировал из Резервной Армии и вернулся в Петерберг, с тем чтобы помочь нам удар оной армии отразить. К счастью, Хикеракли повстречался с ним в казармах — это было как раз в тот день, когда мы проводили совещание по поводу вестей с Южной Равнины. Хикеракли Метелина напоил и разговорил, и следствием этой беседы стала вся та информация, на которую мы в дальнейшем опирались: о численности противника, об их тактических планах, о намерении держать длительную осаду. Метелин же после беседы пребывал в полуофициальном заключении в «Пёсьем дворе». — Хэр Ройш еле заметно пожал плечами. — Очевидно, теперь оно закончилось.
Пауза возобновилась. Гныщевич единственный из собравшихся предпочёл стоять — у большого светлого окна, привычно широко расставив ноги и скрестив руки.
— Ну и кто ещё здесь об этом знал? — недобро поинтересовался он через некоторое время; ему не ответили, и он обратился к хэру Ройшу: — Значит, ты не полагаешь нужным такой информацией делиться?
— Я поделился ей именно с теми, с кем счёл нужным, — хэр Ройш перестал улыбаться, но более в нём ничего не изменилось. — Мы действовали в рамках острого дефицита времени и сил, расходовать их на ненужные обсуждения или личные переживания было бы опасно.
— Впредь не бери на себя одного такие решения, — процедил Гныщевич.
— Если так волнуетесь, спросите лучше у Хикеракли, почему он рассказал про Метелина одному только хэру Ройшу, — тут же окрысился Золотце, — это ведь Хикеракли у нас балабол.
Гныщевич замолкать не собирался, но тут высокие и тем давящие двери Третьего белого зала наконец-то распахнулись.
Метелина ввели два солдата, отпустили при входе, щёлкнули каблуками и удалились. Выглядел тот неважно — руки его за нехваткой наручников удерживала простая верёвка, глаза были мутными, а спина — сгорбленной. Впрочем, когда двери захлопнулись, Метелин вдруг по-солдатски распрямился, окинул Революционный Комитет взглядом, полным нарочитой иронии. Коленвал указал ему на стул, специально выставленный на расстоянии от переговорного стола, напротив окна. Метелин без колебаний сел. Тишина стояла скорбная, как в самом нафталиновом присутственном заведении.
За’Бэй неразборчиво выбранился и отвернулся.
Коленвал прочистил горло. Слов явно ждали от него.
— Господин Метелин, — выговорил он, поднимаясь со своего места, — вы прилюдно убили члена Революционного Комитета, это не подлежит сомнению. Мы собрались сегодня, чтобы вас судить.
— И вам добрый день, господин Валов, — усмехнулся Метелин.
Конечно, всё это смотрелось противоестественно, Коленвал не отрицал. Что не отменяло необходимости откровенного разговора.
— Я хочу быть с вами честен, — продолжил он. — Нравится мне это или нет, приговор уже вынесен, и приговор этот справедлив. Вероятность его отмены минимальна, если вовсе существует. Но, Александр, мы бы очень хотели знать ответ на вопрос: почему?
— Спасибо лешему, не «зачем», — Метелин опустил голову, помолчал, но продолжил твёрдо: — Раз тут происходит суд, давайте по-судейски и беседовать. Действовал я в одиночку, в преступный сговор ни с кем не вступал, хоть и был неформально подстрекаем отдельными чинами командования Резервной Армии — правда, не к тому подстрекаем, но дело это прошлое и более значения не имеющее. Что ещё? В Петерберг попал, дезертировав, оружием разжился по случайности. В преступлении своём… — он запнулся, — руководствовался причинами глубоко личными. Число, подпись.
