Он прав. Даже сейчас, этот покой между нами строится на том, что мы не говорим о некоторых вещах — об Уилле, о моих родителях, о том, как я чуть не пристрелила его, о Маркусе. Но я не отважусь рисковать этим покоем ради правды, потому что я слишком занята тем, чтобы поддерживать его.
— Возможно, ты прав, — говорю я тихо.
— Думаешь? — говорит он, открывая рот в притворном удивлении. — Похоже, сыворотка пошла тебе на пользу…
Я толкаю его так сильно, как только могу.
— Возьми свои слова назад! Забери назад сейчас же!
— Ну ладно, ладно! — он поднимает руки. — Просто, я ведь тоже не такой милый, ты знаешь. Вот поэтому ты мне так нравишься…
— Вон! — кричу я, указывая на дверь.
Посмеиваясь себе под нос, Тобиас целует меня в щеку и выходит из комнаты.
Сегодня вечером я слишком смущена произошедшим, чтобы пойти ужинать, поэтому провожу время среди веток яблони в дальнем конце сада, собирая спелые плоды. Я лезу как можно выше, мои мышцы горят. Я поняла, что безделье оставляет много места для горя, поэтому ищу себе занятие.
Стоя на ветке, я вытираю лоб краем рубашки, когда слышу звук. Сперва звук очень слабый, и его сопровождает жужжание цикад. Я замираю на секунду, чтобы послушать, а потом осознаю, что это машины.
Дружелюбным принадлежит около десятка грузовиков, которые они используют для перевозки грузов, но они делают это только по выходным. Заднюю часть моей шеи покалывает. Если это не Дружелюбные, это могут быть Эрудиты. Но я должна быть уверена.
Я хватаю верхние ветви обеими руками, но подтянуться могу только на левой руке. Я удивлена, что все еще в состоянии сделать это. Стою, согнувшись; ветви и листья запутались в моих волосах. Несколько яблок падают на землю, когда я перемещаю вес. Яблоня не такая уж высокая, поэтому я не могу видеть достаточно далеко.
Использую соседние ветки, как ступени, держась руками, продвигаюсь по древесному лабиринту. Я вспоминаю, как карабкалась на колесо обозрения: мускулы дрожат, руки пульсируют. Хоть я сейчас и ранена, но стала сильнее, поэтому теперь мне легче, чем тогда.
Ветки становятся все тоньше и слабее. Я облизываю губы и смотрю на следующую. Нужно подняться как можно выше, но ветка, к которой я присматриваюсь, выглядит короткой и непрочной. Ставлю ногу, проверяя ее. Она гнется, но держит. Начинаю подтягиваться, чтобы поставить вторую ногу, и ветка ломается.
Я задыхаюсь, когда падаю назад и цепляюсь за ствол дерева в последнюю секунду. Должно быть, я достаточно высоко. Встаю на цыпочки и, щурясь, всматриваюсь в ту сторону, откуда идет звук.
Сначала я ничего не вижу, только участок сельскохозяйственных угодий, полосу пустой земли, забор и поля, и начало зданий, которые находятся за территорией. Но ближе к воротам видно несколько движущихся точек, на свету отливающих серебром. Автомобили с черными крышами — солнечными батареями, что может означать только одно: Эрудиты.
Я шумно выдыхаю сквозь стиснутые зубы. Я не позволяю себе думать, просто ставлю одну ногу, затем вторую, настолько быстро, что кора отслаивается от веток и падает на землю. Как только мои ноги касаются земли, я бегу.
Я считаю ряды деревьев, мимо которых пробегаю. Семь, восемь. Ветви опускаются ниже, и я пробегаю прямо под ними. Девять, десять. Я прижимаю свою правую руку к груди, когда начинаю увеличивать темп, пулевое ранение в плечо отзывается пульсирующей болью с каждым шагом. Одиннадцать, двенадцать.
Достигнув тринадцатого ряда, я бросаюсь вправо вниз, в один из проходов. В тринадцатом ряду деревья растут близко друг к другу. Их ветви переплетаются, образуя лабиринт из листьев, веток и яблок.
Мои легкие сжимаются от недостатка кислорода, но до конца сада уже недалеко. Пот стекает по моим бровям. Я прибегаю в столовую и распахиваю дверь, прохожу через группу мужчин из Дружелюбия и замечаю его; Тобиас сидит на одном конце столовой с Питером, Калебом и Сьюзан. Я едва могу видеть их сквозь пятна, затуманившие мой взгляд, но Тобиас касается моего плеча.
— Эрудиты, — это все, что я успела сказать.
— Идут сюда? — спрашивает он.
Я киваю.
— У нас хватит времени убежать?
Я не уверена в этом.
Тут же Отреченные на другом конце стола обращают на нас внимание. Они собираются вокруг нас.
— Почему мы должны бежать? — говорит Сьюзан. — Дружелюбные предоставили нам это место, как убежище. Конфликты запрещены.
— У Дружелюбных будут проблемы с такой политикой, — отвечает Маркус. — Как остановить конфликт без конфликта?
Сюзан кивает.
— Но мы не можем уйти, — говорит Питер. — У нас нет времени. Они заметят нас.
— У Трис есть пистолет, — говорит Тобиас. — Мы можем попытаться отстоять себе выход.
Он направляется к спальне.
— Постой, — говорю я. — У меня есть идея, — я просматриваю толпу Отреченных. — Маскировка. Эрудиты не знают, что мы все еще здесь. Мы можем притвориться Дружелюбными.
— Те из нас, кто не одет, как Дружелюбные, должны отправиться в общежитие, — говорит Маркус. — Остальные распустите волосы и попробуйте подражать их поведению.
Отреченные, одетые в серое, толпой покидают столовую и пересекают двор, направляясь в гостевое общежитие. Оказавшись внутри, я бегу к себе в комнату, становлюсь на колени, опираясь руками, и ищу пистолет, спрятанный под матрасом.
Я вожу рукой в течение нескольких секунд прежде, чем найти его, и когда я это делаю, мое горло сжимается, и я не могу сглотнуть. Я не хочу прикасаться к пистолету. Я не хочу прикасаться к нему снова.
Давай же, Трис. Я засовываю пистолет за пояс красных брюк. Повезло, что они такие мешковатые. Мое внимание привлекают флаконы с лечебной мазью и обезболивающие лекарства на тумбочке; я кладу их в карман, на всякий случай, ведь нам предстоит побег.
Затем достаю жесткий диск из-за шкафа.
Если Эрудиты поймают нас, что вполне вероятно, ведь именно мы их цель, я не хочу подвергнуться новому моделированию. Но диск содержит кадры из видеонаблюдения во время нападения. Наши потери. Смерть моих родителей. Это все, что мне от них осталось. У Отреченных нет фотографий, видеозапись — единственное, на чем запечатлена их внешность.
Годы спустя, когда воспоминания начнут блекнуть, что напомнит мне, как они выглядели? Их лица изменятся в моем сознании. Я никогда не увижу их снова.
Не глупи. Это неважно.
Я сжимаю жесткий диск до боли.
Тогда почему я придаю этому такое значение?
— Не глупи, — говорю я вслух. Сжимаю зубы и хватаю лампу со своей тумбочки, выдергиваю вилку из розетки, бросаю абажур на кровать и приседаю перед жестким диском. Моргая, смахиваю слезы из глаз и ударяю по диску основанием лампы, создавая вмятину.
