Конечно, это были голландцы, хоть нет в Пушкинском «Девушки с жемчужной сережкой» Вермеера и «Камеристки» Рембрандта. Мы стояли возле «Девушки за работой», и в ее полуопущенных глазах я снова увидел Марию, а она сама тем временем куда-то ушла. Я отправился на ее поиски. Побродив по залам, я обнаружил ее возле «Мадонны» Кранаха. Мария смотрела на нее не отрываясь, я же смотрел на Марию. Вдруг она схватила меня за плечо мокрой от липкого пота рукой и стала оседать на пол, бессмысленно шевеля губами. Я подхватил ее под руку и почти донес до ближайшего стульчика, который явно не был предназначен для посетителей.
— Что, что случилось? Тебе плохо? Я огляделся в поисках какого-нибудь решения. Вдруг я ощутил на своем запястье железный захват, и, едва не взвизгнув от боли и неожиданности, обернулся на девушку.
— Все нормально, Сергей, — сказала она и поднялась со стула. — Просто мне показалось… Она выпустила мою руку, на которой остались синие отпечатки ее ногтей, и твердым шагом вдруг направилась обратно к «Мадонне с виноградом», попутно озираясь и бросая быстрые взгляды на картины вокруг. Я двинулся за ней.
Со стороны она была похожа на слепую. Или, наоборот, на человека, обретшего зрение. Она шла к полотну, и на лице ее светился почти религиозный экстаз. «Черт побери, — подумал я, — может, ей явилась Дева Мария? Может, она у нас вторая блаженная Анджела и сейчас, вернувшись домой, быстренько соорудит новое откровение?» Но Маша остановилась перед картиной и тихо сказала, ни к кому не обращаясь:
— Я не думала, что мир таков. Значит, Кловин существовала.
Она обернулась, ища меня глазами. Я подошел и встал рядом.
— Все в порядке?
Она взяла меня за руку, и в ее устремленном на меня взгляде я прочел удивление, граничащее с экстазом.
— Сережа, ты видишь?
— Вижу — что?
— Эту картину, цвет, свет, краски? Ты их ощущаешь?
— Ну, вижу. Ну и что?
— А ты когда увидел в первый раз?
— Да фиг его знает. В детстве, с рождения — не помню. Я этим пользуюсь, вот и все.
Маша смотрела на меня, как на туземного царька, уверяющего колонизатора, что нет ничего проще груды прозрачных камушков, которые он готов с выгодой для себя поменять на железную палку, из которой вылетает огонь.
— Сережа, но ведь это же невозможно! Я никогда не могла видеть! Мы не можем различать цвета!
— Кто «мы», солнышко? — мне стало интересно, и я почувствовал себя Ван Гогом на Таити.
— Перестань! — с досадой оборвала она меня и снова вперилась в картину.
На всякий случай я тоже еще раз заглянул туда. Молодая женщина со змеиными глазами смотрела на меня со смирением узницы, которой не откажешь в чувстве юмора. А за этим крылись боль одиночества и нежность к тому, кто так беспечно тянулся к винограду. Младенец еще не думал о том, что виноград будут претворять в Его кровь. А Она… Мадонна улыбалась, потому что ей больше ничего не оставалось, кроме слез и улыбок.
— По-моему, — осторожно заметил я, — Кранах хотел этим что-то сказать. Но красота вариативна и всегда готова превратиться в свою противоположность.
Я нежно приобнял Машу за плечи и повел в зал энкаустики. И отчего это меня всегда тянет то в Помпеи, то в Константинополь?
— Сережа, ты не понимаешь! — Маша высвободила плечи жестом ребенка, который отбивается от тупого родителя. — Произошло чудо: я увидела цвет!
— Постой, — я остановился. — Ты хочешь сказать, что до этого ты не различала цвета? Как дальтоник?
— Из нас никто не различает цветов — тебе ли не знать! — Маша горько усмехнулась. — Мы видим только множество неких оттенков, которые люди называют серым, ну и еще красный. Но мы видим объемно, что ли. Не могу объяснить.
— Как в черно-белом телевизоре или в тонированной фотографии?
— Ну да. Разве тебе никто не рассказывал?
— А я ни у кого и не спрашивал.
— Зато мы видим ночью. Ты же знаешь.
Это я знал: сам видел в темноте. Но, черт побери, опять это «мы». За эти два дня я уже насчитал четыре «мы». «Мы» корпорации, «мы» Анны, «мы» Эдика и, наконец, «мы» Маши — для кучи. И все почему-то как само собой разумеющееся относили это «мы» ко мне. А что, если все ошиблись и я не их? А что, если я чей-то?.. Но как мне понять чей?
Почувствовав себя в логическом тупике, я решил выяснить, кто такие «мы» Маши.
Снова взяв под руку, я повлек ее к восковым картинам. Маша сосредоточено молчала, и во взгляде, который она бросала на меня, робкое чувство восхищения мешалось с не менее робким желанием.
— Маша, я все-таки не очень понимаю, кто это «мы» и почему вы не различаете цветов. Это болезнь? Мутация, вызванная ошибкой в ДНК? А может, это барьер психики?
Маша посмотрела на меня, и в глазах ее тоска боролась с жаждой рассказать мне все. Но она тяжело вздохнула.
— Давай не будем об этом, ладно? Может, потом, когда все станет ясно…
«Когда все станет ясно…» — повторил я мысленно и вспомнил Эдика. Через три дня, когда сыворотка перестанет действовать, все станет ясно… «Я сошел с ума, и теперь мне все кажется», — решил я. Симптом синхронистичности[5] — главный признак шизофрении. Все сходится со всем, и конспирологический смерч засасывает меня в свое безмятежное нутро. Я украл деньги, я потерял завещание и не помню папу. Я шизик.
— Знаешь, мой отец работает в Архиве. В том самом. И однажды, когда я была маленькой, папа принес с работы одну распечатку. В середине девяностых было модно обращаться к своим истокам и перелопачивать документы под грифом «для служебного пользования». Как ни странно, в этих бумагах не было ничего особо таинственного, никаких дат, цифр и географических названий. Всего лишь какая-то древняя легенда о некой… женщине и о крысоловах.
— Что-то типа Гамельнского крысолова?
Маша бросила на меня быстрый взгляд и согласно кивнула.
— Ну, да. Они лежали у папы на столе, и я прочла их. Эта история так понравилась мне, что я попросила папу сделать мне копию. И папа, как ни странно, согласился. Потом, конечно, он пожалел об этом, но я сказала, что сожгла ее вместе со своим дневником, потому что там были разные такие глупости… Папа посмеялся и сказал, что ей туда и дорога. Но я сохранила ее. Ты обязательно должен это прочитать.
— Если ты думаешь, что это хоть как-то поможет мне… То обязательно. Ради тебя я готов на все!
Раньше бы я добавил: «В пределах моей кредитки», но теперь кредитка была заблокирована. Так что я просто был готов на все, так как делать все равно было нечего.
— Тогда пойдем ко мне: я отсканировала ее и могу тебе распечатать.
