На станции наступила условная ночь. Он тоже задремал внутри своей скорлупы. Приборы показывали, что силы гравитации всё ускоряют его движение, — и он верил приборам, но сам ничего не замечал. Может быть, гигантский диск планеты и вырос за сутки — ему она казалась всё такой же. Немного чётче он различал лишь её материки; облачный покров менялся на разных сторонах, да плоскости превращались в выпуклости — вот и всё. А между тем он летел довольно быстро. Всё путешествие было рассчитано на восемь планетных суток. Конечно, светоплан проделал бы этот путь за минуту, но приборы накапливали сведения: гравитационные полёты представляли сейчас особый интерес. Жаль только, что сам гравитолетчик оставался как бы не у дел — действовали автоматы; он превращался в простую набивку скафандра.
Нехорошо было так думать, но пустота и чернота раздражали его. И потом, впервые в жизни что-то оставалось скрытым: ему не сообщили цели вызова.
Всё, что делали люди Лаолы-Лиал, они делали разумно я добровольно. Отсутствовал сам термин «повиновение». И вызов без объяснения невольно кольнул Безымянного.
Летящему в космосе кажется, что именно он центр Вселенной; отовсюду его обтекает одинаково отдалённая от него небосфера, и он словно находятся посреди гигантского шара.
Так он летел в пустоте, иногда прикрывая шлем заслонкой, чтоб отдохнуть от вида копошащихся огней космоса, или бездумно разглядывал родную планету, мечтая о встрече с женщиной, которая как раз к его возвращению должна была стать матерью их ребёнка.
А теперь Безымянный появится немного раньше. Интересно, знает ли она уже об этом? Она не любила неожиданностей.
Из трёх женщин, которых любил Безымянный, самой далёкой от него оставалась первая, лаолитянка Лихэ. И всё-таки иногда ему казалось, что умирая, ему захочется тронуть именно её бестрепетную надёжную руку.
Она никогда не принадлежала ему всецело; она никому не принадлежала! Любовь занимала столь малое место в её жизни, что временами он чувствовал себя неловко: ему казалось, что он отвлекает её от чего-то гораздо более важного. Она не огорчалась их частыми разлуками и не слишком горячо жаждала встреч. Ребёнка она решила родить по трезвому размышлению, после того, как исследования эмбриолога-генетиста подтвердили, что завершение её физического развития нуждается в подобном толчке.
Она была хорошо тренирована, абсолютно здорова и ровна в обращении. Ровна, как дорога, на которой не случается ни аварий, ни нечаянных встреч.
И, однако, он любил её робко и неистово! Ему приходилось всё время следить за собой, чтоб не прорвалась наружу тайная нежность, — он не хотел быть осмеянным ею. Божественный дар — смех — превращался на устах Лихэ в карающий бич. Она видела во всём только повод к юмору. И никогда — к печали. Была ли она умна? О, очень! Добра? — «А что это такое?»
Они познакомились ранней весной на сборах студентов. Семинары проводила сама молодёжь без всякого участия старших. Это была как бы последняя проба сил перед вступлением в жизнь. И в то же время клуб встреч и развлечений.
Лихэ уже тогда увлекалась теорией кибернетического бессмертия. Как это ни странно, она была идеалистка. Очень трезвая, очень расчётливая, но идеалистка.
Ментальное поле — поле излучений психической деятельности всякого разумного существа, — практически открытое сравнительно давно, нуждалось в теоретическом обосновании. Что происходит с психической энергией человека после смерти? При распаде материи? Мозг, хранилище информации, абсолютно материален. Никакой мистики нет и в излучениях мозга: это вид волн определённой частоты. Как всякие волны, они имеют способность перемещаться в пространстве независимо от пославшего их источника. То есть обладают как бы последующим независимым бытием?
— Разве нельзя представить, — говорила Лихэ, и голос её звучал гипнотизирующе ровно, — что Вселенная… нет, не наша галактика, а вся Вселенная, не подвластная пока нашим изучающим устройствам, что эта Вселенная построена по единому разумному плану? Тогда появление мыслящих существ преследует определённую цель: они лазутчики на перифериях мироздания. Смысл их жизни — накопить информацию об окружающем. Но что дальше? Неужели только воспроизвести на свет детёныша и умереть? Заметь: детёныша, подобного себе лишь биологически. Интеллект передаётся в недостаточной степени. А накопленный потенциал знаний вообще пропадает! Тебе не кажется, что это нерациональная трата сил в природе?
Безымянному не казалось. Он был сторонником другого течения, по которому природа представлялась ареной случайностей. И только в результате многих проб — которые могли состояться, а могли и нет! — островками выкристаллизовывается жизнь, её опыт.
Однако он не стал прерывать Лихэ столько же из деликатности, сколько и из желания слышать её голос.
Они сидели на траве, в далёком уголке заповедника. День клонился к вечеру. Сквозь густые листья древовидных кустарников просвечивало небо. Заря была голубовато-пурпурного цвета. Синего в ней было больше, чем розового. Пламя огромных энергий цвело и распускалось наподобие гигантского цветка.
Лихэ полулежала, подперев голову руками. Запястья у неё были сухощавы, а движения мелки и быстры. Глаза странные — было в них что-то пробивающее, подобно пулям: они пронзали, кололи — вовсе не желая причинить боль! Взгляд как сигнал с другой планеты: он преодолевает огромные расстояния. Он в полёте. Его почти можно тронуть… Но он ещё не дошёл.
Лихэ навсегда осталась непознанным существом для Безымянного. Хотя он в тот же вечер стал её мужем.
Когда сгустились короткие сумерки, а потом поочерёдно взошли луны каждая в своей фазе, — они невольно придвинулись поближе. Может быть, потому что стало холоднее. Сначала он не ощущал никакого волнения. Её голова доверчиво прижалась к его плечу. Но одна из лун ударила снопом серебряно-лилового света в её лицо с сомкнутыми веками — и древние силы вспыхнули в обоих.
Они замерли, словно прислушиваясь сами к себе. Это был волшебный миг, когда лопаются бутоны папоротника…
В лесу становилось всё светлее. Разноцветные луны перекрещивали лучи, как прожекторы. Прошёл час. Оба не шелохнулись. Может быть, были смущены или счастливы? Это трудно сказать.
Наконец он проговорил, с трудом разжав губы:
— Я так люблю тебя, Лихэ!
Она отозвалась:
— Я тоже.
Самое неожиданное началось потом. Вопреки обычаю и здравому смыслу, они не захотели расстаться. Им даже пришлось кое-чем пожертвовать ради этого, хотя большая тяжесть жертвы пала на Безымянного. Это он остался возле Лихэ. Из двух своих профессий ему пришлось пока выбрать наименее любимую врача. Тем более, что это позволяло работать в одной лаборатории с Лихэ.
