Мы зажгли все фонари, которые были у нас, и направили их свет на лицо Декана. Так мы стояли, глядя на мертвое, отекшее, с запавшими черными глазницами лицо Декана, минуту, две, три, и наконец Волхв опустился на колено, оперся рукой о пол и поцеловал Декана в лоб. «Ну, прошай, — сказал он. — Пусть земля тебе будет пухом». И все остальные тоже стали опускаться перед носилками на колено, целовать Декана — кто в лоб, кто в переносье, — и говорить ему свое последнее прощальное слово, едва ли слышимое им, но нужное нам, остающимся жить. Прощание закончилось. Рослый снова закрыл Декану лицо покрывалом, мы сняли закостеневшее тело с носилок и осторожно, ногами вперед, вложили его в нору могилы.
Это мы первые могилы рыли в полу пещеры. Потом мы поняли, что так пространства пещеры не хватит, и стали выдалбливать могилы в стенах. И если сначала хоронили в гробах, то сейчас, давно уже, просто в саванах. Дороже всего было здесь у нас дерево, что там какое-то золото в сравнении с ним…
Снова в очередь, как кочегары в топку паровоза уголь, мы закидали могилу раздробленной породой, замесили в принесенном с собой ведре густой цементный раствор и заделали отверстие.
Теперь нужно было немного подождать, чтобы в слегка схватившемся растворе оттиснуть приготовленной доской имя Декана и годы его жизни на веки вечные.
И тут, пока мы стояли снова в молчании, но по въевшейся в кровь привычке экономить свет, оставив гореть лишь один фонарь, на меня навалились прежние ожесточение и отчаяние, и я закричал немым криком, отталкивая их от себя, собирая в кулак всю свою волю: «Нет! Черта с два!.. Сколько бы еще ни было впереди! Сколько бы ни было! Довести до конца, до последней точки! А иначе нечего было и затевать все! До последней точки, до конца! Чего бы нам это ни стоило!..»
И после, когда уже шли обратно, я все повторял про себя, как клятву: «До последней точки, до конца! Чего бы это ни стоило! До последней точки, до конца! Чего бы это ни стоило!..» Каменная крошка с грохотом шебуршала под ногами, опустевшие носилки, раскачиваясь на ходу из стороны в сторону, то и дело бились о выступы стен, побрякивал в пустом ведре, мастерок, и я все повторял: «Чего бы это ни стоило! Чего бы ни стоило!..»
Ритуала поминок мы уже давно не соблюдали и, дойдя до жилых штолен, распрощались. Каждый пошел к себе.
Веточка ждала меня у дверей нашей комнаты — еще издали» только свернув в свою штольню, я увидел маячащую в мерклом желтом свете редких ламп ее родную фигурку.
— Как вы долго там, — сказала она, вглядываясь мне в лицо напряженным, тревожным взглядом.
Мне был понятен ее взгляд. Эта напряженная тревога всегда появлялась в нем в такие вот дни, как нынешний, когда у меня что-нибудь происходило. Безотчетно, сама не замечая того, она как бы говорила мне: я тебя люблю, ты знай, и что бы ни случилось — я с тобой, всегда, во всем, до конца.
Я благодарно обнял ее и повлек в комнату.
— Зачем ты на сквозняке тут…
— Но вы так долго, — подняв ко мне лицо и продолжая глядеть на меня тем же взглядом, проговорила она.
— Ну, какое долго, — открывая дверь, сказал я. — Пока дошли, пока там… сама же знаешь.
Впрочем, ей вовсе не нужно было мое объяснение. Она действительно знала, что совсем недолго, и просто пыталась так объяснить свое бессмысленное стояние в штольне.
Мальчики уже спали, и их угол комнаты тонул в темени. В нашем углу горела настольная лампа, освещая на столе принесенный Веточкой из столовой мой ужин: миску с творогом, кусок пресной лепешки, кружку с остывшим, заваренным мятой чаем.
— Все без происшествий? — спросила Веточка.
Сердце ее говорило ей много больше, чем мои слова.
Но я не стал признаваться ей в том, что происходило со мной весь нынешний день. Не имел я права взваливать на нее свою муку. Этого только не хватало. Я должен был беречь ее. Не многим так повезло, как мне с нею.
— Никаких происшествий. Какие там происшествия… — отозвался я.
Я сел за стол, она села напротив меня, и электричество отключилось. И в самом деле, поздний уже был час.
Веточка посветила мне фонарем, я поужинал, и мы стали укладываться.
И только мы легли, в дверь постучали.
— Кто это может быть? — с той мгновенно вернувшейся к ней прежней тревогой спросила Веточка.
Я вскочил и, светя перед собой фонарем, открыл дверь.
Из черноты штольни в лицо мне ударил такой же сноп света, и я ничего не увидел.
— Лег уже, что ли? — спросил меня из темноты голос Рослого.
Я опустил фонарь лучом вниз, он сделал то же самое, и я увидел его, а он, должно быть, увидел меня.
— Пойдем погуляем, — сказал Рослый.
— Нет, я лег уже, — отказался я.
— Пойдем пройдемся, — снова позвал Рослый. — Надо. — И я понял, что это не блажь с его стороны, действительно надо.
— Все-таки что-то случилось, да? — спросила меня Веточка, когда я одевался.
Но ответить ей ничего вразумительного я не мог.
Рослый ждал меня чуть поодаль от нашей комнаты, и в ожидании, светя фонарем, рассматривал болтовое соединение в металлическом креплении штольни.
— Как думаешь, сколько лет еще выдержит? — сказал он, тыча фонарем в соединение, когда я подошел.
— Да пока, полагаю, беспокоиться нечего, — сказал я.
— Ну, лет двадцать, а? — сказал он, по-прежнему держа соединение в пучке света.
— Да, пожалуй, — сказал я.
— Пожалуй, пожалуй… — повторил Рослый и пошел по штольне к главному коридору, и пошел за ним следом я.
С минуту мы двигались молча — я ждал, а Рослый все же заговаривал, — и наконец он сказал:
— Волхв к тебе еще не подкатывался?
Я не вонял.
— Что ты имеешь в виду?
Рослый снова молчал какое-то время.
— Значит, еще нет, — сказал он затем. — Или хитришь?
Я разозлился. Последнюю пору он постоянно позволял себе разговаривать вот таким образом — будто высший судья, будто уличая тебя в чем-то, — и эта его манера выводила меня из себя.
— Давай-ка ты сам не ходи вокруг да около, — сказал я. — Давай попрямее.
Я посветил ему фонарем в лицо, и Рослый, недовольно сморщившись, отвернул лицо в сторону.
— Ладно, — сказал он, когда я отвел фонарь, — мне понятно. Не подкатывался к тебе. Ясно. Почему-то стесняется тебя. Меня — нет, Магистра — нет, а тебя стесняется. Странно. Ты ее обратил на него внимания сегодня? Совсем к черту расквасился,
— Ну, положим, — пробормотал я. У меня было ощущение, что Рослый сказал это про меня самого. — Сегодня-то… что ж удивительного?
Рослый резко остановился, поймал меня за рукав и, развернув к себе, заставил тоже остановиться. Лицо его оказалось у моего лица, в меня обдало его дыханием.
