Рэд по привычке откинулся назад, забыв что он сидит на табуретке, и спинки у нее нет. Потерял равновесие, чуть не упал, но вовремя подставил ладонь, однако занозил ее о дощатый пол чердака. Улыбнувшись своей неловкости, он подумал: — Нет, так не годится. Людей слишком много, нужно нарисовать схему, и в каждую ячейку будущего подполья вписать имена людей, подходящих для той или иной работы. Потом бумажку я сожгу, запомнив содержание — но сейчас нужна наглядность. Пямять Рэда была фотографической, а мозг работал четко, как электронная машина. И вскоре на листе бумаги уже возникла схема, где от центра — командира и штаба — отходили три луча, к группам пропаганды, действия и документации. Все эти группы были связаны меж собой лишь через командира, их работники не должны были знать друг друга. Пустые ячейки с названиями различных работ начали заполняться фамилиями подходящих для этого людей…
Рэд любил работать именно так — в тишине, неспешно и последовательно, перемежая конкретику с широкими обобщениями. Иногда он уклонялся в последние, отвлекаясь от основной темы. Это был своеобразный защитный механизм, спасающий мозг от перегрузки. И потому Рэд, зная об этой особенности своего мышления, относился к ней снисходительно. Вот и сейчас, зацепившись за слово «подходящих», он постепенно сползал от практики к размышлениям философским.
— Подходящих… — задумчиво улыбнулся Рэд — Подходящих по идейным, моральным, деловым качествам — не по происхождению. Опричники Медвежутина возводят на нас глупую клевету, будто мы «разжигаем социальную рознь». Но достаточно взглянуть на досье набранных нами людей, чтобы эта ложь развеялась. Вот, среди набранных нами: отставной генерал, возмутившийся расстрелом парламента. Чиновник мэрии. Несколько крупных предпринимателей, чьи фирмы душит чиновничья рать Медвежутина. Учителя, потерявшие работу из-за того, что пытались донести до ребят правду. Гуманные врачи, что предпочли благородную клятву Хиппократа барышу и «страховой медицине». Честные писатели. Удушаемые режимом журналисты… Такие как этот вот… Клигин — глянул Рэд в досье — Надо запомнить: Клигин. Теперь ведет краеведческие очерки, раньше был великолепным публицистом, можно сказать — «золотым пером» Урбограда. Работал в газете, затем — на радио «Тантал». Не это ли радио в 3998 году штурмовал ОПОН — отряд полиции особого назначения? Кажется, директор радиокомпании Альфат Валеев отстреливался тогда из ружья, а через год умер от инфаркта в тюремной камере… Оказывается, Клигин вел на этом радио программу «Свободный голос»… Надо бы восстановить в памяти эту давнюю историю. Посмотрим дальше… вот какой-то Пенкин Матвей… Разносчик, с треугольным лицом, желтоватыми белками глаз… Видимо, курит, чтобы успокоить нервы. Да, уличным торговцам сейчас плохо приходится, ларечникам тоже — их теснят супермаркеты. Закон концентрации капитала, ничего не попишешь… А вот поставленные на грань вымирания пенсионеры…. — фотографии и краткие досье мелькали перед Рэдом. Это был обычный метод его работы: пролистывая наискось, он знакомился вчерне материалом, прежде чем заняться глубокой переработкой сведений. — Какая социальная пестрота! Бодро и честно мыслящие студенты — взгляд заговорщика остановился на открытых, неиспорченных лицах, с надписями внизу: «Новиков» и «Скороходов». Тонко чувствующие неправду музыканты и художники… И, конечно же, рабочие. Впрочем в нашей организации ни для кого нет классовых привилегий. — Рэд поглядел на крупного бурого жука, ползущего по чердачной стене, и вновь улыбнулся, при одной мысли о привилегиях в «Союзе Повстанцев» — Нет! Нам совершенно чужда проповедь дискриминации людей только на основе их классового происхождения. Ведь человек так же не виноват, что родился в богатой семье, как не может быть виноват в своей национальности, расе, цвете кожи, как не может быть виноват в том, что родился мужчиной или женщиной.
Рэд понимал, что философские размышления отвлекают его от работы, но он всегда и во всем додумывал свои мысли до конца, не оставляя места неясностям: за то его и ценили в подполье.
— Кому как не нам, серьезно изучавшим историю, знать: сотни и тысячи выходцев из высших классов посвящали себя борьбе за прогресс и революцию. Вся наша теория, в сущности, создана этими блестящими отступниками, ушедшими из лагеря своего класса, чтобы помогать обездоленным. Наши теоретики и вожди вышли из интеллигенции, из предпринимателей, даже из дворян: Марел Карс, Ильич Нелин, Лейк Доброцкий. Сыновья помещиков и дочери губернаторов руководили покушениями на имперских цесарей. Образованнейшие интеллигенты, такие как Анатолий Слунсачарский, подымали уровень культуры масс в Славном Семнадцатом. Миллионеры вроде Саввы Рамозова, Дмитрия Лизодуба или илатьянца Тельфринелли, отдавали на революцию свои огромные состояния… Какая уж тут социальная рознь…
— Может быть, ты думаешь так потому, что ты и сам выходец из интеллигенции? — усомнился он в себе, и перед его мысленным взором возникло бесконечно дорогое, с добрыми морщинками у cлаз, лицо матери, преподавательницы университета — Может быть, тебе хочется как-то приукрасить образованных людей? Но, с другой стороны — разве следует идеализировать рабочих? Сейчас они в таком положении, что их сознание еще долго придется вытягивать из тьмы невежества и предрассудков. Не льстить надо массе, не опускаться до ее отсталости, а поднимать ее до себя! Ведь это же факт: десятки тысяч простых крестьян и рабочих зачастую были погромщиками и черносотенцами. Один из таких убил железной трубой замечательного революционера Николая Маубана, по кличке «Грач».. Другие в экстазе приветствовали фашиста Хитлера и термидорианского диктатора Слатина. Нет, рабочие не лучше, но и не хуже других участников подполья! И если в нашем обществе, в нашей борьбе мы и проводим какую-то «рознь», «разницу» — то чисто идеологическую. Это разница между правдой и ложью, Добром и Злом. Не мы ее «разожгли» или «выдумали», она существует и без нас. Ведь это простейшая логика! Если лживый мошенник и мерзавец говорит, что дважды два пять, то долг преданного истине, честного человека — утверждать громогласно, что дважды два четыре, вмешаться, не дать мерзавцу обманывать и грабить других, разгромить его идейно, организационно, а если он применяет силу — уничтожить физически.
Лицо Рэда при этих мыслях стало жестким, он вспомнил горящий особняк Туроградского губернатора, яркие боевые операции «Союза Повстанцев»…
— Да, этим наше подполье и занято. Ведь «национальная идея» Медвежутина: культ государства (а оно есть машина подавления!), презрение к простонародью и лишение его социальных прав, религиозное мракобесие, шовинизм, подготовка к войнам за рынки, ненависть к революции и проповедь смирения для бедняков, возрождение всего гнилого, отжившего, патриархального — это ведь и есть самая подлая ложь, прикрывающая грабительство, это ведь и есть само воплощенное Зло, ненавистное и отвратительное для каждого честного человека! И пусть меня ждут любые муки — подумал Рэд — пусть они отправят меня на костер и на плаху, но я никогда не склонюсь перед этим бредом, возвращающим нас в средневековье! Я всю жизнь буду бороться против него, и желать краха, поражения и скорейшей гибели подонкам и тварям, сделавшим идею Зла правящей в Рабсии! — он сжал челюсти, и лицо его побелело от ярости.
