«Как с этим?»
«Просто. Он будет пить — будто воду. И с тем же результатом. И никогда не опьянеет — ни от чего».
«Все вино на свете превратится в воду?!»
«Нет, вино останется вином… Но воздействовать будет на каждого человека по-разному. Веселая эйфория — да, будет. Мертвецкое опьянение — нет. Мозг, характер, печень, воля пьющего человека останутся в сохранности».
Поезд притормозил. Остановился посреди тоннеля. В вагоне было очень тихо — напряженная, неестественная тишина.
«Пандем? Что там?»
«Предыдущий поезд отстает от графика».
«Ты можешь подтолкнуть его?»
«Ты считаешь, надо?»
Поезд зашипел, как большая змея. Тронулся.
«Это ты?»
«Нет, он сам».
«Где границы твоего вмешательства?»
«Они же не врыты в землю, как забор. Зависят от обстоятельств».
«А если кто-то попытается убить? Как остановишь?»
«Словом. Я собеседник».
«А если не выйдет?»
«Сумею остановить иначе».
«Как?»
«Например, он поскользнется и упадет».
«Это поддавки. Он же не может все время поскальзываться…»
«Огнестрельное оружие придет в негодность… все, везде и всюду. А тех, кто лезет с ножом к чужому горлу, придется слегка урезонить… ты не против?»
«Естественная агрессия… кастрировать общество, подменить живое — куклами…»
«Никто никого не лишает естественной агрессии. Грызитесь, пожалуйста, но только без членовредительства. Никаких смертей на ринге».
За окнами была уже новая станция. Рядом с нетрезвым гражданином уселся крупный школьник, такой широкоплечий, что гражданин, обиженно щерясь, задвинулся в угол сиденья.
«Посмотри на этого мальчика, Ким. Он умеет совсем не думать. Вернее, он думает только о том, что видит, да еще иногда о женщинах, которые будут скоро все его. Это несчастное, вдавленное в землю создание, а ведь теперь у него есть будущее…»
«Теперь это будет счастливое, воспарившее в небо создание?»
«А он хороший мальчик, не подлый. У него будет, как и у тебя, любимая работа, любимая жена… Он не виноват, что в роду у него вереница алкоголиков, что детство его прошло под крики и окрики на грязном дворе, в стылом доме и плохой школе… он такой же, как ты. Я дам ему шанс».
— Это по поводу Лерки, — голос сестры Александры был несколько напряжен. — Я знаю, ты еще в отпуске, у тебя есть время.
— Я приеду через час, — сказал Ким.
…Итак, Лерка. Под сенью сестры Александры, которая вечно попадала в какие-то передряги, заставляя родителей волноваться и гордиться попеременно, смирная Валерия казалась почти невидимкой, надежной и тихой, молчаливой до скрытности. Ни один претендент (а яркая красота сестер бросала парней к ногам не только Александры) не был достаточно хорош для нее. Она отваживала их вежливо, но непреклонно; учеба и книжки занимали все ее свободное время, а еще она любила гонять на велосипеде — до того самого дня, пока не сочла вдруг, что это неприлично. Она писала стихи — правда, их не видел ни один человек, включая мать и сестру, и сам Ким обнаружил это совершенно случайно — из сумки сестры вывалилась толстая тетрадь, он поднял ее и, прежде чем закрыть, механически прочитал несколько строчек; Лерка взяла тетрадь у него из рук, не вырвала, а именно взяла, но в этом повелительном жесте было такое возмущение, что Ким не решился расспрашивать.
Больше он никогда не видел этой тетрадки. И мама, как выяснилось спустя много лет, не видела тоже.
Бурное отрочество Александры завершилось ее замужеством; тихое отрочество Лерки длилось и длилось, превращаясь в обузу, во всяком случае для родителей. Говорить с ней по душам не было никакой возможности — ни в детстве, ни теперь. Она молчала, спокойно улыбаясь, и не шла на откровенность ни с кем; эта стальная поверхность под изумрудным газоном внешнего спокойствия временами восхищала Кима, ему казалось, что из сестры вышел бы отличный хирург — но Лера была учительницей английского языка. Каждое утро она шла в гудящую, как трансформатор, очень среднюю школу и на три четверти ставки учила малышей стишкам, как заклинаниям, а подростков грамматике, как тарабарской брани. Недостаток денег восполнялся частными уроками. Ким молча считал, что Лерка занимается не своим делом.
Личной жизни у Леры Каманиной не было никакой — вплоть до прошлого лета, когда она невесть как познакомилась с Игорьком. Тот называл себя продюсером, носил темные очки и просторный пиджак песочного цвета; он был сноб, держался уверенно и говорил красиво, затягивался со значением, выпускал сигаретный дым с глубоким подтекстом. Что именно он спродюсировал и каковы его творческие планы, никому так и не удалось узнать, но Лерка, прежде закрытая и молчаливая, сделалась теперь упрямой и замкнутой; вероятно, глубоко внутри она прекрасно понимала ничтожество своего избранника, и столкновение между этим знанием и страстной, жертвенной любовью делало Кимову сестру невыносимой.
Роман с продюсером продолжался несколько месяцев и оборвался, оставив Леру опустошенной и несчастной. Все вздохнули с облегчением — бестолковый угар этих ссор-примирений успел вымучить не только родителей, но и Кима, и Александру. Прошел месяц, Лерка едва-едва начала возвращаться к жизни, когда телефон, как на грех, снова разразился продюсерским звонком. Новый год был нервным, запах елки мешался с едким благоуханием сердечных капель, Лерка со своим продюсером исчезли на три дня, и Ким в какой-то момент счел, что прикрикнуть на маму — единственный способ прекратить зарождающуюся истерику…
Потом Лерка появилась, бледная и отрешенная, день пролежала лицом к стене, вечером вышла на кухню и сказала маме, что Игорек, разумеется, женат. С тех пор прошло три месяца, Лерка благополучно овладела собой и вполне избавилась от болезненной привязанности, тем не менее звонок Александры не мог означать ничего другого, кроме…
«Пандем?»
«Да?»
«Как ты собираешься решать проблемы взаимоотношений мужчины и женщины?»
«Никак. Это личное дело каждого человека».
«Хорошо… Я могу закрыть вопрос с Игорьком прямо сегодня. И он больше никогда не позвонит моей сестре… Имею ли я право так поступать?»
«А почему ты меня спрашиваешь?»
Ким задумался. И правда, почему? Он так давно не пользовался ничьими советами…
«Хорошо, ладно. Мы с тобой — и ты, и я — знаем, что Лерка не особенно счастлива. Ты представляешь себе, какая встреча или иной поворот судьбы способны переменить ее жизнь к лучшему?»
«Да».
«Ты это сделаешь для нее?»
«А ты? Ты спрашивал меня, следует ли тебе поговорить наконец с Игорьком… Что это, как не поворот судьбы?»
