Глава 7
Задуматься было о чём.
Неистребимая тысячерублёвая банкнота в энциклопедическом словаре, которую дважды «потратил»: на апельсины и шампанское для Фифочки, а ещё прежде одолжил хозяину квартиры Никодиму Амвросиевичу. Давнишнее происшествие с новогодними апельсинами, перетянутыми красной нитью крест-накрест. Синеглазая девочка из прекрасной страны зелёных холмов. Странный сон или сны, в конце концов обернувшиеся для него потерей одного вполне реального дня, а для лаборатории – ещё и потерей дорогостоящего электронного оборудования. В общем, задуматься было о чём.
Он невольно взглянул на экраны почерневших мониторов, на обуглившиеся пучки проводов, на спёкшиеся в коричневые оладьи полимерные трубочки, но не почувствовал ни страха, ни сожаления – ничего. Перед масштабами стихийного бедствия, вызванного цунами и унёсшего тысячи человеческих жизней, всё это выглядело несущественным.
Внезапно зазвонил дверной звонок. Прежде обезьянки всегда реагировали на него, а в этот раз будто не услышали. Только с появлением обслуживающего персонала (двух мужчин и одной женщины в тёмно-зелёных халатах) подняли обычный ор, почуяли, что их забирают на ужин.
Воспользовавшись сумятицей, вызванной перемещением макак в обезьянник, подошёл Зоро и сунул Кеше вчетверо сложенный лист бумаги.
Кеша не торопясь развернул его, на нём на всю страницу были запечатлены они с Фивой, причём в обнимку. Снимок был чёрно-белым и весьма слабо пропечатанным, словно его напечатали на принтере с выработанным картриджем. И всё же изображение было достаточно отчётливым, чтобы узнать их. Он стоял вполоборота, его лица почти не было видно, зато лицо Фивы, обрамлённое вязаной шапочкой, было видно вполне. Какая она красивая, невольно подумал Кеша и строго спросил:
– Где ты взял это?
Зоро указал стол, возле которого он поднял лист. Прямо над ним возвышались главный компьютер и электромагнитор, преобразователь магнитных полей, названный ими в честь писателя-фантаста Толкина Властелином колец.
Кеша узнал торец стола – возле него стояла клетка с обезьянкой из контрольной группы, к которой во сне подвёл его Богдан Бонифатьевич. А потом Фива оперлась о Кешино плечо, и все разом вскрикнули: кирдык приборам – сгорели. В ответ Кеша крепко-крепко обнял Фифочку и в потрясении проснулся, потому что обезьянка вдруг стала напевать: «Фифа, Фифочка моя! Фифа, Фифочка, я – твой!»
Кеша молча спрятал изображение во внутренний карман пиджака. Встал. И, захватив чистый лист бумаги (прежде на нём было исчезнувшее письмо Богдана Бонифатьевича), подошёл к столу, на который указал Зоро, и недолго думая положил его на край стола, придавив рукой. И сразу же на листе выступили уже известные строчки руководителя лаборатории, рекомендовавшего Кеше немедленно явиться на кафедру.
– Как это?! – удивился Зоро.
Неожиданно у них за спиной вырос охранник в жилете, потребовал письмо. Кеша, не возражая, отдал, заметив, что письмо сугубо личное.
– Сугубо личные письма мы возвращаем, – парировал охранник и поторопил их – уже все вышли в коридор, а они мешают обслуживающему персоналу вывозить из лаборатории подопытных животных.
Слово «животных» резануло слух. В применении к столь милым и маленьким существам оно воспринималось неотёсанно грубым, но Кеша воздержался от каких бы то ни было замечаний, промолчал. Он не хотел раздражать охранников, более того, побаивался какой-нибудь неосторожностью навлечь на себя их гнев и таким образом подставить Фиву. Ведь её изображение на фоне лаборатории находится не где-нибудь, а у него в кармане. Вдруг его пропустят через сканер, умеющий всё считывать?
В коридоре, как только уединились, Зоро напустился на Кешу:
– Зачем отдал письмо? Прежде чем вернуть его, они поинтересуются – кого именно Богдан Бонифатьевич посылал к тебе? Это же элементарно, Кеша.
Впервые Зоро оживился, в глазах блеснули весёлые огоньки. Было понятно, почему он повеселел. Кешу осенило.
– Помнишь сны, которые у нас были одинаковыми, ты ещё шутил о родстве душ, о психологических близняшках?
Ничего в жизни Кеша не желал сейчас так страстно, как подтверждения факта, которого никогда не было, но который в бесконечности времени, конечно же, был, повторялся в его реинкарнации множество раз.
– А в чём дело?
– Дело в том, – сказал Кеша, – что настоящий виновник неотправленного письма и вообще всего происшедшего в лаборатории – ты, Зиновий. Точнее, твой экстрасенсорный дар.
– Как это? Я бы знал о своих возможностях.
– Совсем не обязательно, – безапелляционно заявил Кеша. – Мы все здесь такие. Когда-то каждый из нас ничего не подозревал о своих возможностях. А потом вдруг раз – и точка. Ты ведь не сразу обнаружил способность просвечивать взглядом, словно рентгеном? Так и здесь.
– Нет, не так, – возразил Зоро. – Тогда я в колодец упал, это было в пятом классе, я даже число помню – пятое августа.
Кеша весьма некстати засмеялся. Зоро обиделся, мол, чего смеёшься?
– Завидую, – нагло соврал Кеша.
На самом деле он засмеялся оттого, что прозрел. На какую-то долю секунды увидел загадочного старца в длинных золотисто-голубых одеждах с капюшоном на голове. Ощутил прикосновение жезла, который, потрескивая, зашипел на Кешином темени, словно опущенный в воду раскалённый металлический прут. Услышал убаюкивающий голос матери.
– А вы, Досточтимый Отец , и затворы запечатайте. Сделайте привязку к тому, что никогда не случится, например к ускорению земного времени. Только тогда пусть затворы рухнут…
Вот оно, вот оно в чём дело, обрадовался Кеша. Кажется, все «необъяснимости», которые терзали его, наконец-то сами собой разъяснились. Это же очевидно, что для экстрасенсорных способностей, дремавших в нём, таким «колодцем» стало землетрясение. И в итоге – ускорение земного времени. Раньше Кеша не мог видеть невидимого мира, так сказать, поезд шёл слишком медленно. Теперь время ускорилось – веселей побежали вагоны, и в просветах между ними вполне различимо предстал прежде не видимый мир. Более того, этот новый мир можно было не только видеть, но, наверное, и входить в него?! Во всяком случае, жёлтенький лоскуток, пахнущий экваториальным морем, давал надежду. Даже не лоскуток, а что-то в самом Кеше, вдруг включающееся во сне.
Кеша созерцал себя словно бы извне, откуда-то сверху.
Может быть, так чувствует себя любой, когда накопленное вну количество вдруг переходит в качество? Впрочем, этот философский закон всегда был для него за семью печатями.
Иннокентий Иннокентьевич представил себя конечной пылинкой на самом верху гигантской пирамиды. Да-да, он идентичен мириадам пылинок, но потому, что среди них он есть ещё и самая верхняя, и самая конечная пылинка, он тождественен всей пирамиде. И эта тождественность, и то, что он понимает своё место среди мириад пылинок, есть его новое качество, именно качество , которое при всей его внешней схожести с мириадами пылинок обособляет и отличает его от них пониманием своей значимости, то есть информированностью.
