Об этом и до меня писали — Линде, например, к которому я так и не попал в аспиранты. Вспомним, однако… Я не тебе это говорю, Лайма, просто фигура речи… Большой взрыв, хаотическая инфляция, образование гроздей вселенных — это квантовые процессы. Каждая вселенная — квантовый объект. После Большого взрыва вселенные-кванты были единой системой — состояние одной вселенной было связано с состоянием другой. В физике это называется квантовым запутыванием. За миллионные доли секунды после Большого взрыва вселенные разлетаются и скрываются за горизонтом, свет не может их догнать. И не сможет никогда. Если бы вселенные были классическими объектами, мы никогда и ни при каких обстоятельствах не узнали бы, как у людей в другой вселенной течет жизнь, о чем они думают, и есть ли они вообще…
Но каждая вселенная связана квантовым запутыванием с огромным числом себе подобных — тех, где законы природы идентичны. Вселенные, при инфляции составлявшие единую квантовую систему, запоминают это состояние навечно, где бы они потом ни находились. Если что-то происходит в одной вселенной, неизбежно что-то меняется в другой. Это известный в физике эффект, он называется парадоксом Эйнштейна-Подольского-Розена. Великий физик восемьдесят лет назад придумал мысленный эксперимент: хотел доказать, что квантовая механика — игра ума, в природе нет законов, о которых писали Гейзенберг и Шредингер. Но квантовые законы существуют, на них держится мир, как когда-то на трех китах.
Огромное число явлений природы, которые мы наблюдаем, возникает потому, что во вселенной-клоне произошли процессы, немедленно отразившиеся в нашем мире. Взорвалась звезда… Появилась комета… Вспышки гамма-излучения… А темное вещество и темная энергия?
Вселенные в грозди очень похожи, но не идентичны полностью — из-за принципа неопределенности: они не могут находиться в одном и том же квантовом состоянии. Если в одной вселенной у тебя рыжие волосы, то в другой будут черными… как сейчас, да. В одной вселенной время может течь чуть быстрее, чем в другой, за миллиарды лет накопится отличие в недели, месяцы, годы. У нас две тысячи девятнадцатый, а там может оказаться две тысячи сто тридцатый или тысяча восемьсот тридцать седьмой.
— В одной вселенной Лайма Тинсли и Комао Калоха любят друг друга, а в другой он любит Минни.
Лайма посмотрела на Леонида, будто он создал иные вселенные и по его вине Том полюбил какую-то Минни.
— А если все проще? Если в другой вселенной меня зовут Минни, а не Лайма?
— О! — Леонид развел руками. — Может быть. Собственно, может быть все, что не противоречит законам природы здесь и сейчас.
— Не понимаю, — тоскливо произнесла Лайма. Она отошла к окну, за которым не было видно ничего и в то же время небо раскрывалось, будто бутон невидимого цветка с лепестками-мирами. Звездный свет не мог протиснуться сквозь стекло и застревал — Леонид видел в стекле искорки, но, может, это было отражение ламп, светивших в люстре?
Леонид подошел и осторожно положил руки на плечи Лаймы. Она подалась назад, он зарылся носом в густую, пахнувшую всеми звездами вселенных копну волос, успел подумать, что не надо этого делать, но мысль сменилась чувством, произошло это так стремительно, что он не заметил подмены — целовал шею Лаймы, пульсирующую жилку под правым ухом, острую ключицу, наполовину скрытую воротником легкого свитера.
— Лайма…
Она обернулась, и Леонид, мгновенно придя в себя, поразился произошедшей перемене. Это была другая женщина — ничего не изменилось в ее лице, кроме взгляда.
Лайма высвободилась, прислонилась спиной к стеклу, поправила волосы и сказала будничным голосом:
— Я вспомнила: Том с детства хотел стать астронавтом. Он рассказывал о первых впечатлениях от полета на Луну. Ему было пять лет, и он летал с мамой к отцу, служившему в инженерных войсках.
— О чем ты…
— Странно, что я вспомнила это сейчас.
— Замечательно, что ты это помнишь, — Леонид старательно подбирал слова. — Это память или воображение?
— Такое ощущение, — Лайма внимательно рассматривала кончики пальцев, — будто вспоминаешь давно забытое. Вдруг видишь стену в детской, постеры, которые я сама повесила. Мы с Томом идем по Лонг-стрит, он рассказывает о своих приключениях… у него были сложности, когда он поступал в астрошколу.
— Астрошколу, — Леонид закрепил слово в сознании.
— Это была Лонг-стрит здесь, в Ваймеа, но я не узнаю улицу. Память будто смешивает миксером обрывки из разных…
Лайма поняла, что ее воспоминание ложно.
— Боже… — она уткнулась лбом в плечо Леонида, и он, как минуту назад, зарылся носом в ее волосы. Ему показалось, что теперь они пахнут иначе, запах не мог измениться в минуту, но он так ощущал, Лайма опять изменилась… а взгляд? Взгляд тоже был другим. Леонид не сразу осознал, что целует лоб, глаза, веки… чьи?
— Боже… Боже…
— Вспоминай, — молил он, — ты еще многое должна вспомнить, это есть в тебе, всегда было, память не принадлежат одной тебе, здешней, память общая для всех вас, но вспоминаешь обычно лишь то, что здесь. И я тоже так помню. И все… Не знаю, как устроена память, но скажу, что думаю: в нас — в тебе, во мне, в каждом — есть память о нас-других, потому что на самом деле в других вселенных-клонах не другая Лайма, не другой Том, и когда это понимаешь, память всплывает, должна всплыть, проявляют себя перепутанные квантовые состояния.
Леонид вдруг понял, что говорит по-русски.
— Вспоминай… — Как сказать это по-английски? — Вспоминай… пожалуйста.
— Больше ничего не…
— Это должно само…
— Не помню.
— Ты сказала: улица…
— Дома… странные, будто из сна. Может, я вспомнила сон?
Она надеялась, что это так.
— Нет, — отрезал Леонид. — Ты сказала — дома. Что с ними?
— Дом, будто надутый воздухом шар, — то становится больше, то опадает, то поднимается вверх, под ним машины с турбинами, как детские игрушки, а потом шар разбухает, в нем появляются окна, и внутри ходят люди… Конечно, сон. Почему вспоминаются сны?
— Это не сон, Лайма. Я думаю, что не сон.
— Лео… Я не могу… Меня выталкивает. Будто бросаешься в море, хочешь нырнуть…
— Не старайся нырнуть, Лайма. Оно должно само… Ты будешь вспоминать больше и больше. Я боюсь…
Леонид не мог сказать о том, что, как ему теперь казалось, знал, понимал, чувствовал.
— Чего ты боишься, Лео?
Он покачал головой. Лайма оттолкнула его, упершись ладонями в грудь, она тоже испугалась чего-то, возникшего в ее мыслях.
— Лайма, — пробормотал Леонид. — Ты вспомнила что-то… Не нужно принимать это близко к…
