Венька растерянно замолк. Пальцы его нашарили тимшино предплечье, встряхнули, словно желая разбудить… На веснушчатом лице попеременно сменяли друг друга тревога и надежда.
— Продолжай! — злым шепотом поторопил Шабанов.
— Что еще? А-а! Лет тебе семнадцать, а год на дворе две тыщи девятый.
— К-какой?! — не выдержал и в голос переспросил Тимша.
Сосед по палате завозился, даже наклонился вперед, стараясь не упустить ни слова.
— Две тысячи девятый! — настойчиво повторил Леушин. Тимша откинулся на подушку и всхлипнул. Сосед по палате придвинулся поближе, небритая физиономия аж пыхала жадным любопытством.
Леушин злобно зыркнул в ответ — мужик сделал вид, что не понял взгляда.
— Я так скажу, Серега! — почти беззвучно прошептал Венька, склонившись к тимшиному уху. — Бежать тебе отсюда надо! Чем быстрее, тем лучше.
— Сам знаю, — огрызнулся Шабанов. — А как?
— Я придумаю! — радостно загорелся Венька. — Мало ли… Договорить ему не дали — дверь отворилась, возникшая в проеме медсестра провозгласила:
— Конец посещению. К Шабанову мать пришла.
— Ну, ты выздоравливай, — делано-бодреньким голосом зачастил Леушин, поднимаясь и пятясь к выходу. — Врачи у нас хорошие, и не таких на ноги поднимали!
Уже протискиваясь мимо медсестры, он заговорщицки подмигнул:
— И не беспокойся ни о чем!
Тимша зябко поежился — что творится, а? Что творится?..
Из-за приоткрытой двери послышались чьи-то шаги. Усталая чуть шаркающая походка…
— Здравствуйте, Светлана Борисовна! — приторно-вежливо поздоровался Венька, бочком протискиваясь в коридор.
Что еще за Светлана Борисовна? Впрочем, бог с ней. Что там сказала срамница в белом халате? Мать пришла? Мама! Тимша рванулся навстречу, едва не свернув капельницу.
— Ты куда?! — заполошенно гаркнул сосед.
Тимша замер, рука до боли, до посиневших ногтей стиснула хромированную спинку кровати.
— Это я, Сереженька! — ласково сказала худощавая женщина в блекло-коричневом платье.
Раздувшийся белый пакет оттягивал натруженную руку…
Чем-то вошедшая напоминала Агафью — походкой? Фигурой? Разрезом глаз? Так сразу и не понять… да и надо ли понимать?
Из Тимши словно выдернули поддерживавший стержень — он обмяк, медленно сполз обратно в постель. Да… конечно… это к непонятному Сергею, приятелю конопатого Веньки… С чего он решил, будто на пороге появится мама… и заберет домой, подальше от непонятного и неприятного мира? Глупо. Мог бы и сообразить.
В горле застрял горький ком. Тимша обиженно ушел вглубь себя, заперся, отгородился от сумевшей цапануть за живое реальности… и потому не удивился, что почуявший волю бес рванулся наружу, радостно воскликнув:
— Здравствуй, мама!
«Так-то лучше…» Тимша расслабился — отсюда, из глубины, странный мир казался ненастоящим, словно морозный лес на оконном стекле: подыши — жарко, в полную силу — и проглянет залитая солнцем улица, смешливые молодки в цветастых полушалках, яркие блики на речной волне…
Только подыши…
* * *
— Сачем стой, русска сопака?! Ходи, сол носи!
Сергей сжался, ожидая удара, но финн ограничился злобным рыком — калечить носильщика раньше времени Весайнен не велел. Мимо, сгибаясь под тяжестью мешка с солью, прошел Заборщиков. Искоса брошеный на Сергея взгляд говорил красноречивее любых слов.
«Проспал набег, немочь бледная!» — читалось в жгущем ненавистью взгляде. — «Не себя, не промысловиков даже — весь берег Терский не уберег! Кто теперь стариков упредит, чтоб из погоста уходили? Кто баб с детишками от немчуры уведет?!»
Как плетью хлестнул помор.
«Отвали, козел! — взвыл Сергей. — Причем здесь я-то?!»
Мысленно взвыл — что толку объясняться с пнями средневековыми? Решат, что под дурика косить затеял, вот и весь хрен. И вообще, что поморы не поверят — полдела. Чухонцам-то на фиг дурик сдался? Снести ему башку! Как Чунину.
Шабанов нервно передернул плечами. Ноги, тем временем, неверной походкой несли к складу — за солью.
Соли было много — не один десяток бочек трески насолить… Почерневший от свалившейся беды Заборщиков кинул на серегины плечи тяжеленный мешок.
Молча…
Сергей пошатнулся, но устоял. Уже на выходе его повело, заставив опереться на косяк… Устоял и здесь. Теперь утоптанной тропой к причалу, по скрипучим сходням на коч… Судя по отделке, в Ковде строеный…
«Это еще откуда? Хренов предок наружу прет? Давай, гад! Вылезай, не мешкай! Пора назад шкурами меняться!»
Чужие мысли елозили в глубине сознания, на поверхность
не спешили. «Ясен пень — кому охота корячиться? Шею под меч совать? Меня, падла, подставил, а сам свалил!»
Сергей мешал ругань с мольбой — ничего не помогало. Чужие мысли по-прежнему бултыхались на грани сознания. Возвращаться в свое тело предок не спешил. Оставалось только слушать — авось, что-то полезное всплывет…
«Разорили Ковду, поганые… а ныне Умбу зорить идут. Большой отряд у Пекки Весайнена — сотен семь привел… больше чем к монастырю Кандалакшскому по весне — немалую добычу взять полагает. Эх, Митрофана-атамана на него нету! Старики сказывали — плакали от него каянцы кровавыми слезьми, пока не вздумал атаман бросить промысел неправедный и в монахи податься…»
Из совсем уж подсознательных глубин вылезают похожие на обрывки исторических фильмов воспоминания — как предок в детстве с друзьями в дружинников Торжковских играл, восьмиречье[13] каянское деревянным мечом усмирял… Доусмирялся, мать его! Поделился счастьем! Живи, Сергей, да радуйся!
Рот наполнился желчной горечью. Шабанов сплюнул.
«Сколь той жизни-то осталось? Пока мешки на берегу. Зачем каянцам дохлый пленник? Морока одна…»
Из груди вырвался стон. Надзиратель презрительно скривился. Меч выдвинулся из ножен — на ладонь всего, и снова об устье звякнул. Напоминает, в чьих руках серегина судьба…
«А может это выход? Может смерть в прошлом домой вернет? Разозлить, и… дома?»
На миг показалось, что кошмарный мир просто привиделся, он в больнице, в палату входит… Мама?
— Мама!
Сергей рванулся навстречу… Хотел рвануться — тяжеленный мешок с солью придавил к земле, заставил упасть на колени.
— Встафай, пес! — прорычал охранник.
Сергей поднял взгляд — ну и гнусь! Клочковатая борода на полморды, сизый шишковатый нос, глаза, как у неандертальца — под надбровными дугами утонули, из глубины багровыми угольками светят… такому железякой по чужой шее шарахнуть — как после блошиного укуса почухаться. Только дай повод…
