— Возможно, она вообще дура, — рассудил Перфилов. — И подвержена чужому влиянию.
Ему вдруг сделалось так муторно, так тошно от собственных сборов, от этого окунания с головой в бессмысленную кутерьму, в глупое, лицемерное веселье, в безумие, по какой-то ошибке называемое жизнью, что он сел на диван и подтянул к себе одеяло.
Никуда!
Несколько минут он сидел, укутавшись и пустым взглядом уставившись во тьму выключенного телевизора. Гадство, думалось ему, я не хочу быть участником ток-шоу. Дайте мне час с четырёх до пяти и перещелкните на фиолетовый канал.
Где-то внутри Перфилова, будто мотылёк, трепыхалась ещё надежда, что, возможно, визит к Лене будет отличаться от визитов, которые ещё в семейной Перфиловской жизни делались то Маргаритиной маме, то Маргаритиной подруге, то Маргаритиным школьным друзьям, но сам он верить в это разумом уже отказывался.
В последнее время он особенно ненавидел изображать интерес в беседе, от которой лично его клонило в сон, ненавидел приличия и политес, до скрежета зубовного ненавидел, когда его, как стороннего человека, привлекали к какому-либо спору или к оценке чего-либо. Словно он эксперт охренительного уровня, а не простой учитель истории. Руслан Игоревич, как вам новая "лада"? Видели последние матчи с нашими? "Прогресс"-то опять сгорел, а? Признайте же, что вчерашнее синее с серым платье Дойникову полнит!
Бог мой! Какая Дойникова? Какой "Прогресс"?
Один раз, в учительской, Холеров, физрук, рассказал новый анекдот. Сколько там было учителей? Человек шесть-семь вместе с Перфиловым.
И с последней фразы все ржут! Натурально! Кто грудью колышет, кто платочком уголки глаз промокает, кто стискивает рот ладонью — но: хи-хи, ха-ха, бу-га-га и прочее.
Только его, как говорится, "не вставило".
Перфилов хорошо запомнил шесть пар глаз, с недоумением, с тупым ожиданием разглядывающих его самого и его пальцы, мерно перемещающие по столу коробку со скрепками. Он тогда жутко испугался, потому что ему показалось, будто он вдруг очутился во враждебном и хищном мире, маскировка треснула, и все вот-вот обнаружат, кто он есть на самом деле — шпион, агент, не их поля ягода.
Челюсти сомкнуло.
С полминуты, отчаянно краснея, Перфилов не мог выдавить и слова, и лишь затем ему удался задушенный писк, который с большой натяжкой вообще можно было принять за какое-либо выражение чувств.
Пауза — и:
— Ну ты жираф, Руслан! — захохотал Холеров. — Ну, жираф!
Его поддержали общим смехом, всё разрешилось, развеялось, ощущение провала ушло в низ живота, обернулось холодком и желанием помочиться, кто-то одобрительно похлопал Перфилова, сползающего вниз, к ящикам стола, по плечу.
Как это было унизительно! Перфилов ненавидел всех и себя в особенности.
Что она может предложить? — подумалось ему. У нас — одиннадцать лет разницы. Это смешно, смешно на что-то рассчитывать? А я рассчитываю? — вздрогнул под одеялом Перфилов. И замотал головой. Не-ет, не-ет, увольте. У него стаж и привитое им стойкое отвращение к каким-либо видам сосуществования в одном пространстве с особями противоположного пола.
Было бы, наверное, хорошо заколоться прямо за столом, в присутствии гостей и хозяйки. Где Руслан Игоревич? А он здесь, лицом вниз и языком набок.
Перфилов хмыкнул.
Судя по поведению Лены, она-таки на него претендует. У женщин глаз намётан, как что плохо лежит, в их птичьих головках сразу вспыхивают планы, как это можно приспособить к собственному тельцу.
Но заколоться, пожалуй, придётся отложить.
Вовка — первым делом. Это всё-таки интересно. Необычно. Перфилов прищурился в темноту экрана. Это вызов. Чёрт, Вовку, может, действительно придётся украсть. Отвезти… Мало ли деревень поблизости… Выбить из него всю эту дурь с насекомыми. Но как пить дать очернят, маньяком сделают.
Перфилов вздохнул.
Маньяком быть у него не имелось никакого желания. Но не может же он один видеть результаты Вовкиных опытов? Все остальные что, слепые? Или под ноги не глядят?
Ладно, решил Перфилов, если начнётся обычная тягомотина, он откланяется и вернётся к себе в квартиру. Чтобы, значит, не портить своими вибрациями общий вечер.
Отложив одеяло, он огладил рубашку, застегнул нагрудный карман, одел тёмный шерстяной жилет на пуговицах, затем сунул ноги в туфли и, смочив в ванной волосы, растрепавшиеся после душа, вышел на лестничную площадку. Плюнул, вернулся, прихватил "рафаэлло" и коробку рафинада, сморщился, отложил рафинад обратно — глупый намёк.
Приглашали его к шести, на часах в кухне стрелки указывали на без пяти минут шесть. Два оборота ключа — и вниз.
Да, с бутылкой вина вышло б всё-таки приличней.
За пролёт до второго этажа Перфилов остановился и, нахмурившись, пошёл медленней, вспоминая названный Леной номер квартиры.
Память оказалась дырявой.
Тридцать четвёртая, тридцать пятая или тридцать шестая. Три двери на узкой площадке виделись равноценными вариантами, правда, тянуло к тридцать шестой. Возможно, из-за лотереи "Спортлото".
Ни откуда не слышалось ни голосов, ни музыки. Поди тут угадай. Перфилов постоял у тридцать шестой, постукивая ладонью по бедру, поднял-опустил руку. Дверь железная, основательная, вряд ли для съёма такую поставят. Он перешёл к тридцать четвёртой квартире и был приглушённо облаян изнутри.
Ясно. Осталось два варианта. У тридцать пятой — дверь потёртая, дерматиновая, с потемневшими головками гвоздей.
Перфилов нажал на кнопку звонка.
За дверью резко протарахтело, звук унёсся куда-то вглубь, рождая ассоциации с отъезжающим автомобилем.
— Вы всё-таки пришли?
Неожиданно распахнувшаяся дверь явила Перфилову Лену в синем с белым узором платье на фоне розовых стен короткой прихожей.
— Я вот… — сказал он и протянул "рафаэлло".
— Это значит — мир? — спросила Лена.
Перфилов пожал плечами.
— Проходите, Руслан, — улыбнулась Лена. — Кухня — налево, ванная — направо, комната — прямо.
— А мне куда? — растерялся Перфилов, сбрасывая туфли и оставаясь в носках.
— Куда хотите. Но гости собрались в комнате, а руки вымыть можно в ванной.
— Я, собственно, только что…
— А перила, а дверные ручки?
— Ясно, — сказал Перфилов и свернул из прихожей направо.
Видно было, что квартира съёмная. Розовые, отстающие поверху обои сопроводили его к двум одинаково и плохо окрашенным дверям — в туалет и в ванную. Потёртый коврик сбился в складку под ногой. На полке над раковиной, как пришельцы из другого, жилого и ухоженного мира, выстроились тюбики и баночки с кремами и мазями.
