– Сам идти сможешь?
Я кивнул и схватился за узкую ладонь с длинными белыми пальцами. Рывок. Я снова на дрожащих, но будто бы своих ногах. В общежитие мы возвращались вместе. Нельзя сказать, что это было начало дружбы или доверия – в том возрасте три года разницы значили все же много – но это было неплохое знакомство.
С того самого случая мысли о самоубийстве больше меня не посещали, а если и посещали, то я всегда знал, что это всего лишь чужие эмоции.
Со временем я начал потихоньку привыкать – человек так устроен, что привыкает практически ко всему. Моя эмпатия проявлялась приступами: иногда накатывала так, что я начинал биться едва ли не в конвульсиях, но чаше всего я чувствовал тупое онемение – мир вокруг был бездушен и тих. Мне некогда было переживать, да и думать было некогда, на первый план выходили совсем другие проблемы. И главной из них была – как заработать себе на жизнь. Государство выплачивало мне мизерное пособие, которого не хватило бы даже на покупку хлеба. Но и это пособие вместе с общежитием предоставлялось только до восемнадцати лет. Потом многие оказывались на улице.
Единственная школа в резервации пялилась на прохожих черными провалами окон с выбитыми стеклами, разрисованными обваливающимися стенами, за которыми никого не ждали загаженные бомжами классы. Школа перестала работать полтора десятка лет назад – никто не хотел учить здесь, как и никто не мог учиться.
Найти работу было также тяжело, как поймать золотую рыбку в водах Стикса. Единственный завод принадлежал хозяину-китайцу, и там с дешевой рабочей силой никто не церемонился. К счастью, если это можно назвать счастьем, государство и тут не оставляло своих отвергнутых питомцев, милостиво устраивая по квоте на рабочие места.
Но на завод брали лишь женщин и подростков, а учитывая, что женщин в резервации почти не было, всем работникам здесь получалось не больше восемнадцати. Мужчин не нанимали, полагая, что у них слишком толстые грубые руки, не подходящие пусть и для примитивной по своей сути, но тонкой сборки приборов. По такому же критерию не взяли Жабу – его полные руки с будто бы надутыми пальцами и широкими матовыми пластинами ногтей не годились для такой работы, и поэтому он за еще меньшие копейки иногда разгружал судна на единственной проржавевшей пристани. Что собирали на заводе, я точно не знал – какие-то переключатели и транзисторы, сложные клеммы, к которым допускали только "старичков".
Фрэй обычно сидел напротив меня, его длинные пальцы мелькали, закручивая винтики или наматывая проволоку, а лицо всегда принимало отрешенное выражение, глаза смотрели, но не видели. Я знал, что за этой маской идет напряженная работа мысли, но не знал, о чем он постоянно думает. Казалось, что об одном и том же. Но так как мысли эти не были окрашены эмоциями, мне никак не удавалось заглянуть в них даже краем глаза.
Го работал беспорядочно, постоянно резал пальцы и ругался сквозь зубы, обещая, что не задержится здесь надолго. Иногда он вскакивал в бешенстве, но, пройдясь по цеху, снова возвращался к работе – выбора ни у кого не было. Приходилось держаться за единственный стабильный заработок в резервации. Даже мне. Хотя я мог выходить за территорию, вряд ли кто-нибудь согласился бы дать мне работу там. То, откуда я пришел, было очевидным, потому что единственным удостоверением личности для меня остался код, вшитый в руку.
Дни тянулись бесконечно и монотонно, я просто чувствовал, как тупею и разлагаюсь, как скоро от меня и от моей личности ничего не останется. Самоубийство личности. И никто не сможет его остановить. Это не прыжок с моста. Можно даже самому не заметить. Ты есть, а личности твоей нет.
Так продолжалось несколько месяцев, пока однажды в короткий рабочий перерыв ко мне не подошел Фрэй. Он буквально пригвоздил меня взглядом своих хрустальных глаз и с усмешкой, не оставляющей сомнений, что ответ уже предрешен, спросил:
– Хочешь заработать?
Я не успел даже ответить, как он подхватил меня под локоть и оттащил в дальний угол:
– Отлично! Тут одному человеку надо кое-что доставить с материка. Коробочка небольшая, оплата хорошая, только ехать далековато, но до комендантского обернуться можно. Ты как? Тридцать процентов мне за посредничество.
Предложение было неожиданным. Я давно уже думал, что могу извлекать какую-то выгоду из возможности выходить за территорию резервации, но мне и в голову не приходило, что это можно делать подобным образом.
– Ну так как? – в нетерпении Фрэй начал трясти меня за плечи.
– А это очень далеко?
Оказалось, не близко: где-то на подъездах к городу. Добираться надо было на двух автобусах. Тогда мне не показалось странным, что человек, передающий посылку, не может подъехать прямо к дамбе. Теперь же я понимаю, что не все тут было чисто, и что это за люди, которым небезопасно было появляться не то что у пропускного пункта, но и в самом городе.
В тот день я впервые после своего такого болезненного переселения в резервацию оказался на дамбе. Несколько людей в военной форме, не испытывающие ничего кроме скуки. Рамки на входе, рамки на выходе, тяжелые железные ворота для автотранспорта, запах псины от специально обученных овчарок. И над всем этим нечто такое давящее, вызывающее чувство клаустрофобии и желание глотнуть свежего воздуха – отчего мне в первый раз стало плохо до потери сознания. Весь этот коридор был настолько пропитан негативными эмоциями, что, казалось, даже если убрать отсюда людей, я еще долго смогу считывать следы с серого бетона стен. Мощные прожектора на стенах были включены даже днем, стоило посмотреть в их сторону, как глаза тут же слепли.
Фрэй проводил меня до первой рамки, хлопнул по плечу, а затем подтолкнул в спину, как маленького ребенка:
– Давай, дорогу только не забудь! Жду тебя здесь через четыре часа!
Дальше ему путь был заказан.
Я прошел через рамку – машина пикнула, считывая код с чипа в моей руке. Говорят, что еще десяток лет назад, приходилось подносить руку к сканеру, а чипы вживлялись в запястье. Но потом какой-то сумасшедший отрезал себе кисть и сбежал. Теперь код вживлялся в плечо, но я сильно сомневался, что это может остановить слетевшего с катушек человека, от того чтобы оттяпать себе руку целиком. Следующая рамка просканировала меня на наличие оружия и взрывчатых веществ. Затем короткий, почти безлюдный тоннель, и ты на свободе: свет режет глаза, а холодный ветер с воды пробирает до костей, но создается такое ощущение, будто наконец-то можно дышать. Можно дышать и не задыхаться.
Поначалу тянулись какие-то промышленные районы, заброшенные заводы, склады, маленькие фирмы, специализированные магазины запчастей и прочих не пользующихся широким спросом товаров. Я с любопытством оглядывался на гигантские полосатые трубы, выпускавшие в воздух клубы белого пара, прошелся немного вдоль по заброшенным железным путям и заглянул за разбитое стекло какого-то завода, чтобы поглядеть на покрытые пылью и тенетом станки, прежде чем сесть на остановке в ожидании автобуса. В детдоме мой мирок был маленьким, сжимавшимся вокруг небольшого района: школа через дорогу, аллея напротив. Все передвижения контролировались, стоило кому-то улизнуть, как поднималась паника вплоть до привлечения полиции. У меня не было возможности поднять голову от книг и осмотреться, чтобы понять в каком мире я живу. Если бы эта возможность была, наверно, я знал бы о резервации, и скорее всего у меня хватило бы ума туда не угодить.
