Затем Кеннет поворачивается ко мне и представляет Рида.
— Наслышан и очень рад наконец познакомиться с вами лично. — Его рука касается моей.
Я киваю. Кеннет без особых усилий снимает повязку. Я обвожу глазами палату. Расплывчатые очертания. Я моргаю до тех пор, пока мутный прямоугольник не приобретает контуры двери.
— Что ты видишь?
Кеннет отрывает полоску пластыря, прилипшую к моему лбу. Вероятно, он полагает, что я потянусь за блокнотом и карандашом чтобы что-то написать.
Но я говорю:
— Вижу расплывчатые очертания объектов и людей. — Мой голос до невозможного похож на мой собственный, от голоса Кэрол в нем ничего не осталось.
Кеннет смеется, не в силах сдержать радости:
— Ты говоришь! Для меня это полная неожиданность. Вы слышите, Элисон говорит!
Раздаются слабые аплодисменты. Растерянность на лице Кеннета заметна всем.
Рид подносит к моему лицу офтальмологический инструмент и направляет свет мне в глаза.
— Сетчатка отлично реагирует на свет. Зрачки подвижны. Великолепная работа, Кеннет. Прими мои поздравления. Элисон, ты просто чудо. — Он слегка поднимает мою руку и тут же ее отпускает.
— Простите, я устала, я еще не готова к большим приемам.
Кеннет тут же выставляет всех за дверь, включая Грету. Я видела ее смутно — невысокая, темноволосая.
— Ты видишь меня? — Кеннет машет рукой перед моим лицом.
— Я полагаю, вы великий доктор Чернофски?
— О Элисон. — Его губы прижимаются к моим губам. Поцелуй оставляет меня равнодушной, не то что те, которыми мы обмениваемся с Гретой. Он целует меня, а я размышляю: обусловлено ли мое влечение к Грете клетками Кэрол? Или я просто плохо знала саму себя? В конечном счете это не имеет значения. Я больше не могу обнадеживать Кеннета, больше не могу быть объектом его мечтаний. Он уже давно перестал быть моей мечтой.
— Я хочу, чтобы мы вместе отправились в круиз по островам Греции. Это будет потрясающее путешествие! Ты согласна?
— Кеннет, я хочу вернуться к моей писательской работе. Это первое, что я собираюсь сделать.
На его лице разочарование.
— Послушай, когда ты только приехала в клинику, ты была такой нетерпеливой, а сейчас — воплощение истинного спокойствия. — Он похлопал меня по руке. — Как ты хочешь, Элисон. У нас впереди долгая жизнь.
Я пытаюсь улыбнуться, но выходит фальшиво. Кеннет нахмурился, хотя, возможно, мне это только показалось, мое зрение могло меня подвести.
— Я слишком форсирую события?
— Отчасти, мне нужно разобраться в себе. Понять, кто я. Ты дал мне новое тело. И новую жизнь. Я хочу осознать, что это такое.
В его голосе звучат нотки отчаяния:
— У меня такое ощущение, что я тебя теряю. Я не могу тебя потерять. — Кеннет отворачивается, но буквально на несколько секунд. Снова поворачивается и произносит: — Этого не будет. — И вновь тот же самый тон, каким он заставил замолчать Соню: «Еще раз скажешь нечто подобное, я тебя убью».
Я пытаюсь сохранить внешнее спокойствие, хотя мне по-настоящему страшно.
— Кеннет, ты слишком торопишься.
Он кивает, слегка смягчившись:
— Хорошо, отдыхай.
— Спасибо. — Я сжимаю его руку. Кажется, он мне благодарен за это.
Кеннет выходит, я закрываю глаза, настроение у меня отвратительное.
Грета, плотно притворив за собой дверь, бросается ко мне. Я вижу ее немного расплывчато, но ее губы ощущаю отчетливо, ее крепкие объятия дают мне чувство защищенности.
— Я люблю тебя, — шепчу я слова, которые долго хранила в себе.
Грета, не выпуская меня, слегка отстраняется, смотрит мне в лицо и ждет. Пелена перед глазами рассеивается, но лишь на краткий миг. Я вижу ее. Ее лицо кажется мне знакомым. Морщинистое и старое, как мое год назад. Я влюбилась в пожилую женщину. И когда мои новые руки обретут чувствительность и я смогу ответить на ее ласки в полной мере, я никогда не смогу ощутить шелковистую гладкость молодой кожи. И у нас нет впереди долгой жизни вместе.
Я молю Бога, чтобы мое разочарование не отразилось на лице. Я чувствую себя легкомысленной пустышкой, и мое настроение снова портится. Влюбилась бы я в Грету, если бы знала, как она выглядит? Я не могу за это поручиться. Мы не властны над своей природой, даже если, как Кеннет, пытаемся изображать из себя Бога.
Я открываю глаза. Грета уткнулась лицом мне в шею. Я чувствую кожей ее горячие слезы… и свои — впервые за все это время я плачу.
ДЭВИД ШОУ
Последний выход сыновей шока
Дэвид Шоу является автором таких романов, как — «Убийственный рифф» («The Kill Riff»), «Ствол» («The Shaft») и «Освободители» («Liberators»). Его отмеченные различными премиями рассказы представлены в сборниках «Обезуметь» («Seeing Red»), «Падшие ангелы» («Lost Angels»), «Черная кожа обязательна» («Black Leather Required») и «Осторожно! У него нож» («Look Out, He's Got a Knife»). Он также выступал в качестве составителя антологии «Серебряный крик» («Silver Scream»).
Дэвид Шоу написал сценарии к таким фильмам, как «Кожаное Лиир: Техасская резня бензопилой 3» («Leatherface: The Texas Chainsaw Massacre III»), «Зубастики 3» («Critters 3»), «Зубастики 4» («Critters 4») и «Ворон» («The Crow»). В основу последнего фильма легла культовая книга комиксов Джеймса О'Барра, во время съемок от случайного выстрела погиб актер Брэндон Ли.
«Джон Бетанкур попросил меня написать что-нибудь о Франкенштейне для его антологии „Окончательный Франкенштейн“ („Ultimate Frankenstein“), — вспоминает Дэвид Шоу. — На что я ответил: „Бредовая идея“, но уже через двадцать четыре часа у меня был готов черновой набросок рассказа „Последнний выход сыновей шока“. Я его так хитро выстроил, чтобы заставить Джона поломать голову, в какую из трех „окончательных“ антологий — „Франкенштейн“ („Frankenstein“), „Дракула“ („Dracula“) или „Оборотень“ („Werewolf“) — его поместить. Я рассчитывал, что, зайдя в тупик, он напечатает произведение во всех трех.
С этими „окончательными“ антологиями все окончилось тем (извините за каламбур), что рассказ явился тематическим продолжением моего более раннего произведения „Монстры на экране“ („Monster Movies“). Крейг Спектор, Джон Скипп и я читали его по ролям в Вассар-колледже: Крейг читал за Дракулу, а Джон за Человека-волка. Жаль, что вас там не было — много потеряли…»
Блэнк Фрэнк[36] приглушил громкость The Cramps[37] и задержал взгляд на голубом мерцании эквалайзера — он любил пульсирующие огоньки. Песня «Тварь из Черной кожаной лагуны» зазвучала более спокойно.
Клуб назывался «Нежить». Аудиосистема перекочевала сюда из лос-анджелесской «Тропиканы» — места, где собирались поклонники боев в грязи, фокси-бокса[38] и кок-тиза,[39] — и грохотала под стать шумным посетителям: низкие частоты со сладкой жестокостью выворачивали наизнанку все внутренности.
