Когда зрение сфокусировалось, Кирпич огляделся и закричал. Он не был дома. Его окружал пустынный пейзаж. Выжженная земля, чахлые кустарники. Неподалеку виднелась пещера.
Из ее недр вдруг выпорхнула летучая мышь. За ней вторая, третья… Тысячи летучих мышей покидали пещеру, они уже закрыли небо, роились громадной черной тучей над головой. Кирпичу совсем не хотелось встречаться с хозяином пещеры, который спугнул этих тварей.
Он развернулся и побежал прочь. Рванул изо всех сил.
А что ему еще оставалось делать? Только бежать. Бежать целую вечность. Бежать, топча пыль тысячи дорог…
Николай Калиниченко
Больничный аист
У них была отличная команда. Напротив Максима, через проход, лежал веселый крановщик Сеня — неистощимый источник анекдотов и смешных историй. Почти все время Сеня балагурил и шутил, но, когда на дежурство заступала Лидочка, становился серьезен, внушителен и велел называть себя «господин профессор». Рядом с крановщиком в самом углу расположился безумный пенсионер Аркадий. Тощий, небритый, с глазами навыкате, он не помнил имен и дат. Раз в несколько часов Аркадий требовал принести шахматы, а когда ему грубо отказывали, сильно кричал, бесился и переворачивал Сенину утку. Ночью, особенно в полнолуние, Аркадий любил бродить по палате, залезал под койки — искал свою обувь. Сначала Максима это сильно раздражало, но потом он привык и только хмурился во сне, когда «шахматист» шумно проползал где-то внизу. Единственный сосед Максима, дядя Леша, мастер на все руки, распространял вокруг себя ауру здорового конструктивизма и необоримого порядка. Каким-то непостижимым образом он умудрялся чинить и налаживать все, к чему прикасался. Дядя Леша никогда не оставался без дела. Сестрички несли ему сломанные сумочки и фены, больные — радиоприемники и плееры, даже сам доктор Земельман как-то раз приносил на реконструкцию разбитые очки. Само собой, тумбочка мастера всегда ломилась от подарков. Время от времени что-нибудь выпадало и закатывалось под койку, чтобы ночью стать добычей неутомимого Аркадия. Но дяде Леше было все равно. Каждый вечер стараниями благодарного персонала он получал «хороший укол» и почивал крепким сном младенца до самых утренних процедур.
На койке у окна, рядом с Сеней, лежал Старик. Он не столько жил, сколько существовал. Бледный, почти прозрачный, до крайности истощенный, Старик пережил два инсульта и уже но мог говорить. Ему не делали уколов, не ставили капельниц, почти не кормили — ждали. Раз в три дня Лидочка приходила перевернуть его на другой бок, чтобы не было пролежней, и тогда дед матерился. В его устах знакомые каждому русскому человеку слова звучали словно из-под воды, и в такие моменты Максиму казалось, что Старик — инопланетянин или мутант, который просто тихонько вызревает в человеческой оболочке, ожидая своего срока. Иногда ночью он принимался кашлять. В сущности, это был не кашель, а страшный протяжный хрип, который длился и длился, временами переходя в крик. Сеня смеялся и называл это «серенадой», но Максим слышал, как после очередного полночного концерта крановщик тихонько шепчет, словно молитву: «Сдохни, сдохни, сдохни…»
Именно это жуткое хрипящее соло на сведенной спазмом трахее и разбудило Максима в ту ночь, когда прилетел аист.
В палате было жарко, по стенам двигались бродячие желтые гобелены, порожденные мутным больничным стеклом и светом фар проносящихся внизу авто. Эти неравномерные заполошные вспышки толком ничего не освещали, но скорее подчеркивали темноту. У Максима возникло ощущение, что он угодил в один из американских комиксов в стиле нуар. Вот написанная темной тушью гора-Сеня. Крановщик спит, с головой накрывшись простыней. Вот сочетание темных и светлых пятен — Аркадий. Из-под одеяла (это при такой-то жаре!) выглядывает бледная маковка колена, белой змеей свисает с кровати тонкая безвольная рука. А вот выполненный в оттенках серого профиль дяди Леши. Мастер едва заметно улыбается во сне.
Палату наполнял какой-то странный нездешний и совершенно неуместный в этом окружении запах. Так мог бы пахнуть свежий ночной ветер, но не подхваченным где-то ароматом, а сам по себе, как если бы был живым существом. Максим повернул голову туда, где, как ему показалось, запах был особенно сильным. Рядом с ним на бесхозной приоконной койке, крепко обхватив когтями обнаженный металлический каркас, сидела огромная птица. Несомненно, это был аист: Максим видел множество этих удивительных птиц, когда служил под Калининградом. Аисты любили гнездиться развалинах старых католических церквей, не брезгуя, впрочем, и телеграфными столбами. Это были крупные, сильные птицы, но сейчас перед Максимом сидел настоящий гигант.
— Ну, здравствуй, дружище, — сказал аист и наклонил лежащему человеку голову, чтобы нежно коснуться клювом его макушки.
— Здравствуй. — Максим сел на подушках. Голос птицы действительно казался знакомым.
— Сколько ж лет прошло, а? — Аист осторожно переступил с ноги на ногу, отчего пружины койки протестующе скрипели. — Ты сильно изменился, да и я… Сколько же ты здесь лежишь?
— Завтра будет двенадцать дней, — ответил Максим. Он не особенно хорошо разбирался в птицах, но аист казался ему очень старым.
— Двенадцать дней! — Аист щелкнул клювом. — Путь долог.
Максим вспомнил, как его клали в больницу. Встревоженное лицо жены. «Котик, ты очень плохо выглядишь! немедленно вызываю „скорую“». И потом, когда его уже определяли в стационар: «Вот и хорошо, отлежишься, поделаешь процедуры, отдохнешь». А потом был жизнерадостный доктор Земельман. «У вас отменный организм, друг мой. Просто отменный! Мы неизбежно, просто фатально ставим вас на ноги денька через четыре». Но потом было еще четыре дня и следом еще четыре. Никакой особой перемены в своем состоянии Максим не ощущал. Он чувствовал себя так же до госпитализации, на работе, дома и даже когда вывозил семью в Крым. Сколько себя помнил, он ни разу не болел насморком, гриппом и ветрянкой, у него не сводило живот, ему не удаляли аппендицит, гланды и аденоиды, к зубному пришлось идти только раз, в школе, когда подрался с пацанами из параллельного класса. Он не мог понять, зачем его держат здесь, но жена говорила «совершенно необходимо» или «ну же, не капризничай, котик, это только на пользу». И он соглашался. Он вообще не любил спорить.
— Ты столько летел сюда, но зачем? — Максим пытался рассмотреть аиста поподробнее, но в комнате было слишком темно.
— Видишь ли, друг мой, твой контракт истек.
— Мой контракт?..
— Именно так. Понимаю твое недоумение, но это ужасно длинная история. — Аист раздраженно забил крыльями. — С другой стороны, мы с тобой давние знакомые. Думаю, от того, что я расскажу тебе, в чем дело, никакой беды не будет. Итак, — птица заворочалась, устраиваясь поудобнее, — готов ли ты слушать?
