Чед Оливер - Неземные соседи

— Скорей!.. Скорей!.. Идемте!..

Тропинка начала спускаться к ручью, стекавшему на нижние затопленные террасы.

Узкая полоса неба, видневшаяся между скалами, исчезала в сумерках, придавая ущелью еще более мрачный вид.

— Наконец-то поток! — прошептал пастух.

Снизу поднималась какая-то черная пелена, разделяя оба склона. Беглецы миновав их один за другим, поддерживая женщин и погружаясь по колено в воду. Наконец они перебрались на другую сторону. Ужас дня казался бесконечным…

Над их головой открылось небо и замерцали звезды. Значит, на обреченной Земле свет еще не угас. Направо поднимался высокий ледник, блестевший тусклой белизной. Они почувствовали под ногами более отлогий скат и поднялись еще выше, спотыкаясь и еле волоча разбитые ноги. Внезапно покрытый травою склон исчез. Между молочно-белыми вершинами, под звездами снова показавшегося неба, раскинулась зеленая долина.

— Долина Сюзанф! — объявил пастух.

Вскоре они услышали, как он закричал:

— Это вы, Инносанта? О! Вы хорошо сделали, что вышли нам навстречу.

Ему ответили неясные возгласы. Ивонна почувствовала, как ее схватили чьи-то сильные руки, женский голос, громкий и ласковый, говорил:

— Идите ко мне, моя бедняжка…

Прежде, чем отдаться этой воле, захватывавшей ее измученное тело, Ивонна обернулась и увидела, как какие-то люди склонились над ее матерью и понесли ее на руках. Тогда Ивонна закрыла глаза. Она открыла их только на одно мгновение, когда ее опускали на жесткую землю. При свете мерцающего пламени она увидела странную женщину, одетую по-мужски, узкое пространство, заключенное между каменных стен и совсем близко бледные лица своей матери и Евы. Ивонна опустила веки и потеряла сознание…

“Есть еще высоты, куда можно бежать…”

Такова была мысль Макса, когда он открыл глаза, разбуженный ледяным холодом зари. Он лежал на каменистой почве, закутанный в пальто. В двух шагах от него стояла хижина пастуха, сложенная из дикого камня. В ней спали женщины. В неясном свете вздымался кверху высокий острый треугольник Южного Зуба, длинный хребет которого соединялся на горизонте с извилистой лентой перевала.

С трудом повернувшись на твердом ложе, Макс взглянул на ледник. У подножия снежных куполов его гигантские ступени отливали при отблеске зари зелеными пятнами.

Он чувствовал на своем лице какое-то легкое дуновение, которое пробуждало его энергию.

— Можно укрыться на высоте трех тысяч метров, — раздумывал он. — А затем, если вода будет подниматься еще выше, наступит конец всему… Но пока что бороться еще можно…

— А стоит ли? — прошептал Губерт. Он тоже не спал и подметил взгляд Макса, исчислявшего высоту гор.

Они молча посмотрели друг на друга. И глаза их перенеслись на край долины, где они ожидали увидеть появление воды.

Долина раскинулась между ледником, снежными вершинами и высокими горами, окруженная отлогими скатами и похожая по форме на удлиненную чашу. Ни один лесок не прерывал сухой линии скал и не смягчал их величественной бесплодности. Среди полированных камней и скал, разбросанных на всем видимом пространстве, редели лишь пучки трав, исчезая по мере того, как поднимались по склону. На верхних скалах двигались неясные очертания овец. И камни и зелень окрашивались пурпуровым небом. Их приветливое спокойствие поразило молодых людей.

— Там… еще нет ничего… — прошептал Макс.

Небо медленно светало… Мир находился в агонии. Что принесет ему этот день, начинающийся переливом таких нежных и таинственных красок?

Макс увидел, что пастух осматривал свою палку, намереваясь двинуться в путь.

— Вы идете туда? — спросил он. — Я иду с вами. И оба крупными шагами спустились в долину. Вскоре и остальные беглецы очнулись от тяжелого сна.

— Макс? Где Макс? — спросила Ева, стоя на пороге хижины и прислонясь к стене. Она чувствовала себя настолько измученной, что еле держалась на ногах.

Губерт ответил ей с непривычной заботливостью. Они подошли к изголовью матери, опасаясь ее отчаяния при пробуждении. Госпожа де Мирамар открыла глаза, но взгляд ее уже не узнавал детей. Неподвижная и безмолвная, она не различала даже голоса своего мужа… Она позволила отвести себя на скалу перед входом.

Ивонна очнулась от тяжелого сна последней, как бы пробуждаясь от летаргии.

— О госпожа Андело! Госпожа Андело! — молила она, простирая руки.

Склоняясь над ней, госпожа Андело тихо ее успокаивала.

— Я не хочу умирать, госпожа Андело… Я не хочу, чтобы мы утонули.

— Вы не умрете, Ивонночка, — обещала госпожа Андело.

— Вы сказали: все спасутся! — отвечала Ивонна. — А во г. видите… моя сестренка…

Рыдания заглушили ее голос.

— Госпожа Андело… Вы помните тот вечер, в Париже?.. Вечер обручения Евы?.. Вы сказали: “Массы воды… массы воды снова ринутся на сушу”… Вы уже тогда об этом знали, госпожа Женевьева, уже тогда?..

Ее полные слез глаза смотрели на госпожу Андело, ширясь от неведомого ужаса.

Госпожа Андело прижалась головой к ее плечу.

— Да, нет же, малютка… Я не знала… Иногда, правда, мне чудилось что-то такое, что внушал мне другой… Но все-таки я думала, что этого никогда не будет…

Наступило долгое молчание.

Приподнявшись на своем ложе, Ивонна смотрела, как бледное утреннее солнце золотило снежные вершины.

— Если надо будет еще взбираться наверх, — я не смогу… — прошептала она. — Никогда не смогу… Когда же можно будет успокоиться, госпожа Андело?

В отверстии хижины показалась высокая фигура: мужские штаны, красный платок, закрывавший волосы, улыбающееся обветренное лицо, покрытое рубцеватыми морщинами. Загоревшие руки протягивали крынку с молоком. В оцепеневшей памяти молодой девушки пробудился неясный образ.

— Это вас зовут Инносантой? — спросила она тихо…

Инносанта Дефаго уже полвека как принимала в хижине Бунаво туристов Южного Зуба. Она их угощала, подкрепляла едой и услуживала, а иногда даже сопровождала их в горы. К ней шли инстинктивно, как к силе, которая умела за себя постоять. Она привыкла отдавать приказания и отвечать за свои поступки.

— У меня нет кофе, — сказала она своим резким голосом. — Но это козье молоко еще совсем теплое. Пейте, малютка.

Ивонна осушила крынку. Вскоре она смогла уже двинуться с места и присоединилась к сестре, сидевшей на камне возле своей матери. В нескольких шагах от них Франсуа, работник Инносанты, доил козу и наполнял молоком чашки и стаканы, вынутые из саквояжей. Несколько женщин и детей разбрелось по окрестностям, чтобы собрать обезумевших животных, разбежавшихся по всем направлениям.